Наконец верткая райкомовская девушка нас обрадовала и напугала.
- Готовьтесь, - обронила она, пробегая по коридору, и в голове все на свете смешалось: и права, и обязанности, и комсомольские награды, и наши общественные нагрузки, Ганка даже не может вспомнить, когда она родилась. Вылетел месяц из головы - и все тут.
Но пугаться было рано. Синица велела нам минуту еще обождать и пригласила в кабинет секретаря тех двоих парней, которым не понравились котлеты. Они пригладили руками чубы и прошли вслед за нею.
А стекла в окнах совсем почернели. Ганка, поглядывая на них, не перестает хныкать. И в кого она удалась, такая плакса? Думает, у комсомола нет более важных дел, всё бы нянчились с такими трусихами. Тут должны все бросить и носиться с нею, как с писаной торбой. Ганка отвернулась к стене, украшенной плакатом «Восстановим разрушенное хозяйство», и обиженно молчит.
Парни пробыли не минуточку, а добрый час, если не больше. Один из них вышел совсем расстроенный.
- Хорошо им тут говорить и давать выговора, - чуть не плакал он.
И вот наша очередь. Сонька-Кучерявка тайком погляделась в обломок зеркальца. Мы с Санькой тоже пригладили свои чубы.
Первым пошел Санька, серьезный, немного бледный. Нам показалось, что его держат долго-долго. Как он там? Что он там? Скоро ли? Катя не выдержала и прильнула к двери, хотела подсмотреть в скважину. А дверь словно ждала этого - отворилась так стремительно, что Катя чуть не отлетела к порогу.
- Приняли! - выдохнул Санька, будто только что переплыл Сож. На щеках у него горели красные пятна. - О международном положении спрашивают, - предупредил он, когда мы наскоро рассмотрели его комсомольский билет.
Ганка снова перепугалась:
- Санечка, а какое у нас международное положение?
- Сложное, - важно ответил он. Ему теперь можно важничать.
В кабинете было полно народу, но я никого не видел. Лишь секретарь почему-то врезался в память. Его усталые глаза с любопытством поглядывают на меня, а тонкие костлявые пальцы гасят окурок. Пепельница перед ним полнехонька.
Я что-то говорю, кажется, рассказываю автобиографию, отвечаю на какие-то вопросы, а секретарь кивает мне, словно подбадривает: так-так, правильно, молодчина. Все идет хорошо. По глазам его вижу, что все идет хорошо. И вдруг кто-то у меня за спиной спрашивает:
- Чем ты занимался во время оккупации?
От неожиданности я растерялся. Прямо в жар бросило. Я почувствовал, как щеки у меня наливаются краской. Не примут. Конечно, не примут. Если б я убил хоть одного фашиста, если б я нашел партизан, сейчас было бы что сказать. А так что сказать? Как гранаты искали? Как немецких лошадей отказывались поить? На смех поднимут.
- Сельским… хозяйством, - выговорилось как-то само собой.
Так оно и было - сельским хозяйством. Вскапывал с бабушкой огород, пас корову.
- Это не ответ, - буркнул тот, за спиной.
И тут вмешался секретарь.
- Хватит, Толик, - устало махнул он рукой. - Ну чем он мог заниматься во время оккупации? Ты сам подумай… Кто «за»?
И вот у меня в руках комсомольский билет. В коридоре я сравнил с Санькиным. Одинаковые.
- У меня номер меньше, - похвастался все же Санька.
На улице совсем стемнело, и похоже, что начинается метель: тропинки переметает сыпучий снежок. Но на душе легко и радостно. Как гора с плеч свалилась. Нас всех приняли, даже эту плаксу в блестящих галошах. И пусть теперь бушует любая вьюга. Что бы мы были за комсомольцы, если б испугались вьюги?!
Санька с Кучерявкой и Ганкой решили все-таки зайти в столовую, а мне там делать нечего. В дырявом кармане гуляет ветер, а признаваться в этом неохота. Меня почти силой затащила к своей сестре Катя.
…В тесной комнатушке жарко натоплена печка, просто дышать нечем. А может, это только мне жарко? Варвара, молодая и красивая женщина, встретила меня так приветливо, словно давно ждала в гости. На столе дымится горячая картошка и лежит аппетитная селедка. У меня отчего-то ком подкатил к горлу и в глазах замелькали разноцветные мухи.
Есть? Есть я не буду, я не голоден.
- Ничего слышать не хочу, - строго сказала Варвара и потянула меня за рукав, - ступай за стол.
Что они, смеются? Стану я есть у чужих, чтобы что-нибудь еще подумали. Не было такого никогда и не будет. У меня глаза не собачьи. Правда, если б не Катя, если б это Санька здесь был, я бы еще подумал. А так и не просите. Я не голоден.