Одним словом, штанов у него, хоть отбавляй.
А как залихватски носит Ленька свои сапоги! Наваксует так, что они солнечных зайчиков пускают, соберет голенища в гармошку, опустит по самые щиколотки и идет как пишет: скрип-скрип, скрип-скрип. Правда, сапоги гармошкой он носит не каждый день. Видно, надоедает. Тогда он выворачивает голенища чуть не наполовину, чтоб все видели, какой там белый кожаный поднаряд.
Глядя на Леньку, и мы стали выделывать со своими бурками всякие фокусы. Началось со Смыка. На уроках он не слушал учителей, лишь делал умные глаза - он, мол, слушает, - а сам все время под нартой «приучал» руками свои бурки быть гармонистыми. Получилось любо-дорого. Петька форсил на всю улицу. Даже походка у него изменилась, стала какой-то разболтанной, как у того франта из Лаптина.
Да Петьке-то хорошо, у него бурки тонкие, из черного сатина, ваты положено скупо, потому и морщатся легко. А вот Санька свои, из шинельного сукна, целую неделю «гармонил». С горем пополам добился своего. И теперь совсем другое дело. Теперь Санька ниже пояса похож на военного: зеленые галифе на вырост и бурки гармошкой. Хоть ты шпоры на бахилы цепляй.
А у меня дело дрянь. Очень широкие голенища. Санька и Смык свои как прижмут, так они на икрах и держатся. А я что ни делаю, все впустую: пройдешь немного - и нет гармошки. Тогда я, как Ленька, сделал отвороты. Поднаряды, правда, у меня не кожаные, по тоже белые, из старой льняной постилки. Издали поглядеть, вид довольно хватский, хоть на вечеринку иди.
Так мы однажды вечером и сделали. Привели в порядок бурки, Санька сдвинул шапку на затылок, я свою - на левое ухо, и айда. Вечер был лунный, с морозцем. В хатах и землянках топили на ночь печки, в неподвижном воздухе белые дымы стояли огромными столбами. Снег под ногами скрипит на всю деревню.
До войны танцы были в церкви - там комсомольцы устроили клуб. Теперь в церкви ни окон, ни дверей, и девчата обычно собираются в чьей-нибудь хате. Договариваются на всю зиму за пуд картошки с каждой. Одним эти пуды родители дают, а другие берут тайком, когда дома нет взрослых. Потанцевать охота, что ты поделаешь? Есть такие, что голодной останется, только дай ей польку оторвать.
А хлопцам - малина. С них хозяева платы не спрашивают. Мы можем повернуться и на другую вечеринку пойти. Их на селе не одна - почти на каждой улице. А ближайшая у старой Язепихи. Туда мы с Санькой и шагаем. Точнее говоря, крадемся, как ночные воры. Не так это просто первый раз на гулянку идти. Мало ли кто увидеть может? Можно учительницу встретить или даже директора. И кто-нибудь из девчонок увидит - на всю школу раззвонит. Сгоришь со стыда. А еще комсомольцы - скажут.
Соседке на глаза попадешься, тоже бабушке в уши вложит. А та не преминет поддеть:
- Что, - скажет, - холостяцкая жизнь надоела?
И еще неизвестно, как на это отец посмотрит.
Словом, много может человек нажить неприятностей, когда он в первый раз идет на вечеринку.
И Санька, пока мы крались вдоль заборов, такую брехульку придумал. Разве мы танцевать идем? Мы идем проверить, нет ли там кого-либо из нашего класса. Нужна нам эта гулянка, как зайцу стоп-сигнал.
У Саньки голова, как сельсовет, всегда что-нибудь придумает. Конечно, проверим и домой. Запасшись такой хитростью, мы довольно смело переступили порог и окинули хату строгими глазами проверяльщиков. Нас тотчас заметили, будто давно дожидались.
- Хлопцы! Холостежь пришла! - крикнул лаптинский Ленька и громко захохотал. Его поддержала какая-то тараторка, кажется, Манька Узварова:
пропела она визгливым голосом, и всем стало еще веселее. А мы стоим, как дурни.
В табачном дыму закопченная лампа, словно месяц в облаках: то потемнеет, то прояснится. Вдоль стен на скамьях и даже на кровати и на лежанке сидят девчата и парни. Все не нашей компании, много старше. Парни дымят цигарками, передают друг другу «сорок», а девчата грызут семечки.
Бусликов Костик, который всего на два года старше нас с Санькой, сидит на самом видном месте. Склонившись головой к самой гармони, он лениво перебирает пальцами пуговки ладов и пиликает что-то безладное. Это уж такой обычай у гармонистов: прежде чем сыграть то, что просят, попиликать вот так себе на ухо, как будто они что-то там слышат особенное, чего другим никогда не услышать. Как говорится, для фасона.
Костик, свесив свой светлый волнистый чуб на меха, фасонил долго. Его уже несколько раз девчата просили сыграть, а он будто и не слышит. И лишь когда перестали просить, неожиданно заиграл сам. Так ему захотелось: он гармонист.