«Наше» училище недалеко, в городе, где раньше был сыпно-тифозный госпиталь. И идем мы туда еще не насовсем, а только сдавать экзамены. Потому и проводов особых не было. Может, еще назад прибежим. Бабушка из нового хлеба испекла мне лепешек и завернула в чистую тряпицу. Это на дорогу. Да и там, поди, нас еще особыми лакомствами угощать не будут. Санька набил противогазную сумку яблоками.
И вот мы выходим на улицу. Бабушка у калитки за рукав придержала.
- Не увидимся мы с тобой больше, внучек, - принялась она сморкаться в свой замусоленный фартук. - Помру я нынешним летом, хоть на похороны приезжай…
- Что ты, баб, - удивился я. - Увидимся. Я же только на экзамены. Глядишь, к вечеру дома буду, если не сдам.
- Сдашь, сдашь, - успокоила меня старая. - Ты все сдашь, ты крутомозгий.
- И не умрешь ты вовсе, - перебил я ее.
- А что мне тут больше делать? - спросила бабушка, - Ты на свой хлеб идешь, Гришке я уже тоже не нужна, батька женится не сегодня-завтра. А я… я все свое на этой земле сделала. Только юбкой еще на смертный час не обзавелась… - и уже не попросила, а строго наказала: - Гляди же, если сразу назад не отпустят, как услышишь про меня, чтоб приехал.
Отец подогнал подводу. Он сегодня снопы в колхозе возит, да кнут дома забыл.
- Ну, садитесь, - пригласил он нас с Санькой, - подвезу до околицы.
А Глыжка без приглашения сел.
- Так гляди же! - крикнула бабушка вслед.
Резво бежит Буянчик, хлещет себя по бокам хвостом, отгоняя оводов. Мягкую, как зола, пыль из-под колес ветер стелет на придорожную траву.
Телегу подбрасывает на выбоинах, и голос отца от этого дрожит.
- Ишь ты его! - подгоняет он Буянчика. - Характер показывает, волчье мясо. Выскребся из чесотки, задрал хвост.
Мне помнится, каким был Буянчик три года назад. Такой уж доходяга, глядеть не на что. А теперь, как говорит отец, выскребся. Добрый конь. Повозили мы с ним, попахали, хотя и не вышло из него скакуна.
Отец не спешит сворачивать, и мы едем той же дорогой, по которой я вез когда-то из больницы дядю Андрея. Вот около этих верб мы тогда с Буянчиком хлебнули горя. Вербы тоже подросли, стали кудрявыми, густыми.
- Так смотрите же там, - наставляет нас с Санькой отец, как сдавать экзамены. - Горячки не порите. Подумай хорошенько, а потом уже рот открывай. И главное - смелее.
За околицей мы повстречали Катю. Она шла из города с кошелкой за плечами. Нынче они купили корову, так, должно быть, носила на базар молоко. Увидав нас, Катя отчего-то растерялась, покраснела, опустила голову и даже глаз не подняла. Так и простояла на обочине, пока мы не проехали.
- Поганых людей встретите - не заводите дружбы. Видите, что на худое дело подбивает, - в сторонку от него, - продолжал наставлять нас отец. - Словом, не будьте тюхами-матюхами, а головой подумайте, как жить, чтоб и тебе было хорошо, и товарищу.
Я думаю головой, но не о том, о чем говорит отец, а о Кате.
Так и не проводил ее ни разу домой. Все собирался-собирался, и не получилось. Хотя бы здесь проститься надо было, а то, глядишь, и впрямь назад не приеду. Да как ты простишься, когда отец рядом?
Тайком ото всех я оглянулся. Катя уже на пригорке. Заслонив рукой глаза от солнца, она смотрит нам вслед. Но стоило мне повернуть голову - словно испугалась, подкинула ловчей на плечо кошелку и заторопилась, чуть ли не бегом побежала.
Долго я видел ее белую косынку и линялое платьице, которое ей подарили еще в школе.
Если меня примут учиться на офицера, я оттуда ей обязательно напишу. А потом, как Юрка, на каникулы приеду. Тогда уже не побоюсь проводить.
- Ну, бывайте, - сказал наконец отец. - Не сдадите, так не больно горюйте. Возвращайтесь домой. На хлеб заработаем.
Свою ручонку в цыпках, как большой, протянул по очереди нам с Санькой и Глыжка. Долговязый, загорелый, он совсем вырос из штанов. Ему, как и бабушке, должно быть, не верится, что мы еще вернемся, потому он повесил нос и хочет заплакать.
Так и поехал назад с отцом, насупленный и чем-то вроде обиженный. Не горюй, брат, пусть только тебя кто-нибудь пальцем тронет - приду домой в форме, будет он знать!
Наше село осталось за бугром, но еще видны верхушки школьных тополей и старых лип на погосте, где лежит моя мать. Все дальше и дальше пылит подвода.
Вот уже скрылась в несжатой ржи выгоревшая отцовская фуражка. Мы с Санькой разулись, чтоб легче было идти, связав шнурками, перекинули ботинки через плечо и зашагали туда, где виднелась громада элеватора. Придем в училище, там и обуемся.
А вскоре нас провожали снова. Только на этот раз, как и в солдаты, с песнями.