— Ловко я придумал, да?.. — Ишхан улыбался. — В первый раз так врачую, понаслышке. Знаю, как это делается. А воздух-то как свистит. Ишь ты…
Лейтенанту же в это время казалось, что бык для Ишхана всё равно что дерево для деревообделочника, ему казалось, будто Ишхан, наклонившись над брюхом быка, не видит самого быка (а разве люди, живущие на земном шаре, видят этот земной шар?). И теперь лейтенанту бык снова показался тушей в восемьсот килограммов, и страстно захотелось ему, чтобы мясо это было немедленно отправлено на бойню, потому что сейчас оно сильно лягалось.
— Ну, ну, чёртова скотина, это ты вместо благодарности так брыкаешься? Жизнь тебе спасли, ненасытная ты морда, бочка сорокавёдерная, барабан ты этакий… А теперь вставай, вставай, милый, вставай, Махношечка, та-ак… молодчина. — Ишхан погладил Махно глаза. — Вы поглядите, какие у него рога, будто нарисованные!.. Надо и со вторым разделаться, пусть вдвоём посвистят. Поможете?
— А может, не дело то, что мы делаем? — спросил лейтенант.
— Не знаю, но ведь совсем ничего не делать тоже не дело.
— И то верно, — сказал лейтенант.
— Этот Дро немного того… сумасшедший и немного посильнее Махно будет.
И когда валили на землю сумасшедшего Дро и от натуги глаза у Ишхана вылезли из орбит, а лицо посинело, вдруг лейтенант вспомнил о цели своего прихода сюда, в Антарамеч, и ему стало стыдно.
— У-уп!..
— Нажимай! У-уп!.. Есть!..
И потом лейтенанту ещё долго казалось, что он пришёл сюда, чтобы хорошенько потрудиться и до того изнемочь, когда и стоять не стоится и сидеть не очень-то сподручно, а только так и тянет распластаться по земле — и лежать, лежать… Потом они ели мацун и смотрели, как садятся у быков животы.
И всё это время они были втроём. Но один за другим подошли пастухи, и образовалось в некотором роде общество. Завен отдал кому-то из пастухов какое-то распоряжение, из чего стало видно, что он здесь главный. И лейтенант вспомнил, что в мире существуют те, кто распоряжается, и те, кто выполняет эти распоряжения, существуют лейтенанты и нелейтенанты, законопреступники и законоблюстители. И лейтенант вспомнил, что он сам, Анушаван Акопян, лейтенант и защитник закона, к тому же и находится среди пастухов по долгу службы. Минуту-другую он мялся и не знал, с чего начать, потом сказал:
— Что же вы не спрашиваете, зачем мы к вам пришли?
После этих слов мир сразу же разделился на допрашивающих и допрашиваемых.
— Ваше имя, фамилия?
— Будто и не знаешь, — обиделся Ишхан, — будто позабыл районную конференцию комсомола в тридцать втором?
— По правде говоря, не помню.
— Антонян Ишхан. Это были овцы моего свата Реваза. Деньги ему вернули. Пиши.
— Спокойно, спокойно, Ишхан.
— Постыдился бы ты, парень, — упрекнул Ишхан, краснея.
— При чем тут стыд, дело-то государственное.
— А ну вас… — И, махнув рукой, Ишхан пошёл прочь.
— Сержант Саргсян, вернуть гражданина Антоняна ко мне!
Сержант засвистел в свисток. Пастухи расхохотались.
— Стой!
Ишхан, по-видимому, направлялся к ближайшему камню, чтобы сесть отдохнуть.
— Стой, стрелять буду!
Ишхан не остановился.
— Предупреждаю, буду стрелять!
В подобных случаях обычно обходятся без выстрела; после такой угрозы преступник обычно останавливается, а милиционер с болтающейся на боку кобурой подбегает к нему. Так что нашему милиционеру ещё и не приходилось стрелять. А всё, что непривычно, может, как известно, здорово запутать любое дело. Хорошо ещё, что прежде чем выстрелить, надо проделать ряд движений: расстёгнуть кобуру, вынуть револьвер. Тем временем, глядишь, всё и уладится.
Как и следовало ожидать, Ишхан дошёл до камня. И когда он уселся на него, милиционер понял интуитивно, что это и есть исполнение приказа «стой». Дальше всё просто: милиционер подбегает к преступнику, заводит ему руки за спину и тащит в отделение милиции. Но так он поступает в городе, а вот как быть в горах — про это в уставе ничего не сказано. И наш милиционер блестяще разрешил этот вопрос: он отвёл Ишхана обратно к потухшему очагу. Но тут произошло такое, что никакая интуиция и никакое сознание — будь ты даже семи пядей во лбу — не помогли бы тебе сориентироваться. Произошло вот что: у милиционера ветром сорвало фуражку, и покатилась она вниз по горе. Представьте сами: фуражка круглая и внутри — металлический ободок, вот и покатилась она по склону, весело подпрыгивая и торопясь скрыться из виду.