— Корми медвежа-ат! — оборотись в седле, крикнул Санчик. Дед прокричал что-то в ответ, но ветер отнес его слова.
Только миновали лес и выехали на Кваркуш, нас подхватил будто поджидавший сильный ветер, дувший с гребня. Вместе с пролетавшими снежинками он нес песок, мелкие камешки. Они больно секли лицо. Ветер развевал гривы коней, сталкивал их с тропинки. Тут-то я вспомнил про варежки, предусмотрительно положенные кем-то в карман. Вспомнил не только про эти варежки — и про те, о которых в свое время подсказывал Борковский.
Петька пока шел спокойно, лишь изредка тревожно прядая ушами и кося глаз на провисшие мешки. Его отвлекала борьба с ветром. Но вот мясо в мешках просело, и по бокам лошади потекла сукровица. Учуяв и ощутив ее, Петька задурил. Сначала бочком, бочком, назад и опять бочком гарцевал он на месте, потом один за другим сделал несколько замысловатых пируэтов на задних ногах. Мое неумелое, может быть, неуместное понукание подлило масла в огонь. Закусив удила, Петька понес в сторону, ошалело прыгая через камни. Не хватало сил повернуть его, я ногой натянул повод. И это не помогало. Петька, храпя, дугой выгнув шею, летел к гребню, высекая подковами из камней искры. Я потерял из виду Санчика и Сашу.
«Хоть бы выдохся, хоть бы упал!» — молил я, крепко вцепившись в облучок седла. И уже не пытался повернуть Петьку — зубы у него, как тиски, в них хватит силы удержать закушенный трензель.
Бешеная скачка продолжалась, наверно, не больше десяти минут, но меня так растрясло, что я едва держался в седле. «Остановить, во что бы то ни стало остановить. Но роковой случай опередил: из-под самых ног лошади выскочил линялый песец. Петька сделал неожиданный, невероятной силы скачок в сторону и выбил меня из седла. Дальше все происходило, как в калейдоскопе. Почувствовал — лопнул ремень, покатилось по камням ружье. Я тащился вниз головой за лошадью, в бок резко и упруго било — это лошадь стукала бедром — и никак не мог высвободить застрявшую в стремени ногу. Плащ вывернулся и вытянулся, рюкзак повис на руках. Тук-тук — отдавалось в голове, но мягко, не больно — спасала шапка да рюкзак с плащом. Наконец удалось выдернуть из сапога ногу, и я кулем свалился среди камней. Почти в тот же момент сгрохал седлом перевернувшийся через голову Петька.
Я сразу догадался, что произошло, увидев на шее у Петьки обрывок веревки — распустился аркан, конь наступил на него. Петька быстро вскочил и, трепеща всем телом, с разметанной гривой, с широко раздутыми ноздрями, полуприсев на задних ногах, замер, готовый птицей взвиться над Кваркушем!
— Ле-жать! — дико закричал я и не узнал своего голоса. Много, видно, повелевающей силы прозвучало в этом смятенном крике, если совсем спятивший конь вдруг весь обмяк и медленно, как бы со вздохом, рухнул на бок.
Я выпутался из плаща, сорвал с ноги раскрутившуюся портянку, подбежал и схватил аркан. Потом тихо подошел к коню и накрепко связал концы. Но Петька не думал сдаваться, опять забунтовал, взмыл и понесся под гору, до жжения в ладонях выбирая из рук мокрую веревку. В миг я сообразил, что веревку удержать не хватит силы и два раза повернулся на месте, опоясывая себя. Тотчас последовал резкий мощный рывок, Петька снова перевернулся, а я... очутился возле него.
— Лежа-а-ать! — заревел я, зверем кидаясь ему на шею...
...Полежали, отдышались. И я, и Петька. Я чувствовал, как реже и спокойнее становились вздохи коня, как остывало и судорожно вздрагивало его тело. Осторожно осмотрелся. Седло разбито, висит на брюхе лошади. Мешки с мясом в стороне. Недалеко от мешков темнеет на камнях сброшенный плащ, рюкзак, вероятно, под ним. А вот где сапог и ружье — не видно.
Ну и черт с ним, с этим сапогом и с ружьем тоже. Лишь бы мясо не потерять. Расслабил, а потом совсем разжал руки, отпустил Петькину шею. Он недоверчиво прижал ухо, скосил налитый кровью глаз.
— Дурень ты дикошарый, — с укором сказал я. — Сам измучился, меня измучил. Давай поедем потихоньку.
Я разговаривал с Петькой, а сам незаметно поправил на нем сбившуюся узду, еще раз затянул узел на аркане. Ослабил подпруги и запрокинул на спину разбитое седло. Заарканил другим концом веревки и себя. Так, на всякий случай. Немыслимо было оставаться на Кваркуше без коня. Одному в тумане не найти дорогу. Не забыл я и наказ Борковского: «Без мяса не возвращайтесь». Это главное.
Где же мои спутники? Ждут, ищут меня или не смогли остановить своих лошадей, и они унесли их домой? Ничего, доберусь и я.
Болело ушибленное плечо, и я еле перевалил через седло тяжелый вьюк. Отыскал сапог и ружье. На левом стволе ружья темнела глубокая вмятина.