На кухне — было слышно — лилась вода; мама уже встала, набирала чайник, собиралась готовить завтрак. Саша прошла в ванную — умываться.
— Ты чего в такую рань? Не спится? — окликнула ее мама.
— Доброе утро, мулечка, — промурлыкала в ответ дочка.
— Доброе, — подтвердила муля. — Раз уж встала, сходишь за молоком, ладно? Сейчас приедет «корова».
Сине-желтый молоковоз, прозванный «коровой», появлялся каждое утро в восьмом часу, оповещая жильцов оглушительным гудением рожка; тот час же выстраивалась длиннющая очередь с бидонами и трехлитровыми стеклянными банками. Шофер, тучный носатый осетин Гриша в неизменной фуражке-«аэродроме», обслуживал быстро, споро наполнял тару, принимал рубли и трешки, подгонял нерасторопных покупателей:
— Нэ задерживай, прахади!
Успевал переброситься шутками с бойкими бабенками, постоянными клиентками:
— Маруся, как дэла?
— Еще не родила, — с усмешкой отвечала Машка-шалава из первого подъезда.
— Ха-ха. А когда родишь?
— Как только, так сразу. Мужика подходящего найду… Вот ты, Гриша, сколько раз… можешь?
— Восэмь, — не задумываясь, отвечал шофер.
— Ну, да!? — удивлялась Машка, — неужели восемь?
— Туда-сюда, — уточнял Гриша.
Очередь надсаживалась хохотом. И смех и грех. Жильцы привыкли к соленым шуткам веселого молочника; хохмочки давно стали обязательной частью «программы».
Когда-то Александра, в то время школьница, конфузилась, слыша подобные непристойности. Потом приобвыкла. Народ в окрестных домах и общагах обитал сплошь языкастый, и не слишком щепетильный по части грубых выражений: в основном строительные рабочие, а на стройке, известное дело, изящная словесность не в ходу.
Получив с утра заряд «казарменного юмора», Саша вернулась домой. Поставила молоко в холодильник. Там со вчерашнего дня оставалось еще больше половины банки продукта.
— Муль, у нас полно молока! Прокиснет же…
— Ничего, на блины пойдет. Вечером блинов напеку, — отозвалась мама, и продолжила, размышляя вслух. — Масло у нас кончилось, не забыть купить. На рынок еще нужно сходить…
— Давай я схожу, — предложила дочь.
Муля удивилась: ужасно не любила Саша ходить за покупками, толкаться в очередях.
— У тебя же экзамен завтра.
— Послезавтра, — поправила Саша. — Ты не волнуйся, успею подготовиться. Что купить на рынке?
— Картошки на рубль, помидоры… — начала перечислять мама, довольная, что ей не придется тащиться после работы на рынок. — Да, купи еще сала килограмм, отец просил — с собой возьмет, для маршрутов.
У папы начинался полевой сезон: готовился со дня на день отбыть на Дарваз.
— Хорошо, куплю.
Все-таки, приятно быть полезной — самооценка повышается. «Почему бы и не прогуляться до базара? — подумала Саша, — Все лучше, чем дома торчать». Уже потом, выйдя с рынка с битком набитыми сумками, изменила свое мнение. Предстояло еще дотащить всё это до дому. В этакую-то жарищу. Что ж, сама вызвалась…
— Саша! — услышала она со стороны дороги знакомый голос. Из притормозившего у обочины автомобиля ее окликнул Боря Куракин. — Давай, подвезу.
Саша мельком оглядела машину, — таких она здесь еще не видела, — с длинным, остро скошенным передком, без характерного выступа багажника сзади («зубило», да и только).
— Привет, — поздоровалась Саша, обрадованная и удивленная одновременно.
— Давай сумки, — сказал Боря, выйдя из машины, открывая торцевую дверь. — Садись. Куда везти?
— Это твоя машина? — спросила Саша, удобно устроившись в кресле.
— Ха! Скажешь тоже. Мне такая не по зубам.
— А как она называется?
— «Восьмерка», — ответил Борис, и уточнил. — Ваз двадцать один ноль восемь. Их только-только начали выпускать. У нас в городе таких три-четыре всего. Эта — стеклотарщика одного, Махмуда.
— ?..
— Украл, — ответил Боря на немой вопрос девушки. — Ха-ха. Шучу. Махмуд умудрился ее в первый же день ударить. Ездить-то не умеет — права, наверное, вместе с машиной купил. Сдавал задом, и в столб въехал! Вот мы ему кузов и рихтовали. Он мне доверенность дал, чтобы пригнал ему тачку, когда закончим. Договорились, что через пять дней будет готова, а мы за три управились.
Боря весело трепался, крутя баранку. Доехали моментом, не успели и поболтать толком.