…А молодые в садочке, в затишье, у стены мазанки. Оксана то снимает, то примеряет на шею мониста и радуется, как маленькая. Павел целует девушку в щеки, губы, прикрывая своим пиджачком ее плечи. И никак не осмелится сказать самое заветное.
— А где же ты так долго пропадал?
— Оксаночка, договоримся навсегда. Где я был, там меня нету. Что я делал, то сделано. Куда меня посылали, туда пути нет. Ты у меня умненькая, все знаешь без слов. Во всем свете нет никого милее тебя!
И снова обнял ее, нашептывая жаркие слова. Она прильнула к его груди, всем сердцем впитывала ласковые речи. И вдруг отстранилась, пугливо озираясь.
Солнце опустилось за лес. По улице брели сытые коровы. Оксана трудно вздохнула:
— Сумно на сердце, Паша. За тебя боюсь.
— Ничего со мною не случится. Вон я какой большой! — Бочаров засмеялся и погладил свои куцые белесые усы.
А усадьбу уже окружили молодчики Щуся, кликнутые Клещом из леса. Ждут только сигнала, чтобы кинуться на Бочарова, скрутить ему руки и уволочь в «схрон» на расправу.
Оксана первая увидела бандита с куцаком — обрезанной винтовкой. Он неосторожно высунулся из-за перелаза.
— Паша, беги! — Девушка рванулась, кинув Бочарову его пиджак.
— Чего испугалась? — Павел взял девушку за руку.
Оксана глазами указала на ворота. Там стояли лесные гости с обрезами.
Оборотились к огороду — торчат стволы куцаков из-за хмеля.
— Прихватили, гады! — зло сказал Бочаров и вырвал из кармана наган. — Оксана, ложись!
Но девушка увлекла его за хлев, где был ход к спуску в леваду. Навстречу шел с дубиной Богдан Клещ.
— Батько! — взвизгнула Оксана, загораживая собою Павла.
— Уйди, дочка! А ты, москаль, бросай оружие. Мы выпроводим тебя за село. А там — гуляй соби с богом до города. К нам больше не заглядывай!
Павел отпрыгнул в сторону, выхватил из кармана горсть махорки и швырнул ее в глаза старому Клещу. Согнулся Богдан, уронив дубину. Но из-за тына ударил выстрел. Бочаров успел перескочить заплот и, петляя и пригибаясь, побежал в лощину. Сзади грохнул еще один выстрел. Павел охнул и присел — пуля угодила в ногу. Оглянулся, но никого не обнаружил. Чекист сообразил, что махновцы боятся шуму: на станции под парами стоял бронепоезд с десантом бойцов ВЧК.
Сполз Павел в ложбину, закатил отсыревшую штанину: кровь сочилась из лодыжки. Стянул он с себя нижнюю рубаху, разорвал ее и перебинтовал ногу. С трудом доковылял до заплота, выворотил кол и, опираясь на него, смело двинулся во двор Клеща. Он не мог бросить на произвол судьбы свою Оксану.
Никто не задержал его и не окликнул: двор был пуст! Кто-то охал в садочке. Павел с наганом в руке вывернулся из-за угла и, увидев сгрудившихся людей, во весь голос заорал:
— Руки вверх!
Толпа шарахнулась в стороны. На земле лежала Оксана. Перед ней на коленях стоял Богдан Клещ, вцепившись пальцами в свои лохматые волосы, и бессмысленно бормотал:
— Дочка… Оксана… Дочка…
Пуля бандита пришлась девушке в затылок.
…Пашка ввалился в комнату, опираясь на сучковатый кол. Бросил его в угол. Сухими воспаленными глазами посмотрел на меня.
— Что с тобою? — кинулся я к другу. Поддержал, усадил к столу.
В Сибири колчаковцы, поймав его на разведке у полковой батареи, всыпали полсотни шомполов — он скрипел зубами и матерился. Петлюровец полоснул шашкой по голове — отмолчался. И вдруг теперь плечи его затряслись. Павел уронил голову на стол.
Я осторожно вышел, плотно прикрыв двери. Мужские слезы — редкие, но горючие. Они не терпят свидетелей.
ЧИСТКА. ГОЛУБАЯ КРОВЬ
В большом зале гостиницы «Астория» шла чистка партийной ячейки дорожно-транспортной ЧК.
На мягком продавленном диване полулежал Вася Васильев. Рука на перевязи — зацепила пуля в стычке с махновцами. Рана небольшая, но вредная — никак не заживала! Павел Бочаров и Никандр Фисюненко — в первых рядах. Там же и Платонов. А перед столом — Юзеф Бижевич и Вячеслав Коренев. Их перевели в Сечереченск. Бижевич уже прошел чистку — он бледен и разгорячен.
За председательским столом — рабочий с прокуренными рыжеватыми усами. Толстыми корявыми пальцами перелистывает бумажки в папке. Очки подняты на лоб. Опускает их, когда нужно посмотреть записи.
К столу комиссии вызвали Семена Григорьевича Леонова. Он встал лицом к залу. Высокий, черный, словно грач, с огромными черными усами.