Глубокой ночью приехал Илья Захарченко в Верзовцево. Дежурный по станции показал ему домишко, где я жил с семьей. Он несмело постучал в окно.
Я привык к ночным побудкам и вмиг очутился на ногах. Прихватив кольт, вышел в сенцы.
— Хто там?
— До вас. Побалакать треба. Дежурный из Сухаревки.
Пришлось одеваться и идти в оперативный пункт. Выслушав его признание, я так, между прочим, поинтересовался, нет ли у почтаря шрама на лбу?
Захарченко ответил не сразу, припоминая облик соседа.
— У него чуб. И борода. А, мабуть, мае вин и шрам. — Не это занимало Илью. — А Карпу богато присудят?..
— Все же есть или нет шрам?
— Та есть! Есть косой шрам… А що Карпу?..
Что я мог ответить этому человеку? Вину Карпа Захарченко не знал. Покажет следствие.
— Постарайтесь, щоб поменьше… Трое у его. Та жинка хвора. Силой его взяли. То Петлюра, а потом — гайдамаки…
— Если лично не замешан в расстрелах и грабежах, быть может, отпустим к семье. В крайнем случае, получит условный срок.
— Постарайтесь… Я сам заявил. Так я поеду, а то утром на дежурство заступать.
Отпустив Захарченко, я тотчас доложил обо всем в дорожно-транспортный отдел ОГПУ. Там подняли с постели Макара Алексеевича, и он приказал мне:
— Ставского арестовать немедленно! Захарченко — тоже! На помощь вам выедет Леонов.
Не заходя домой, я сел на товарный поезд и помчался в Сухаревку.
Ставский, обдумав, как лучше выполнить задание, начал поиск помощников. И обратил свой взор на брата Захарченко.
Карпо обосновался в клуне, в старой соломе. Прорыл нору, а внутри расширил ее. Образовалось подобие просторной пещеры. Настелил овчины. Жена принесла рядно. Спал он днями, а ночью выползал из укрытия и прогуливался, чутко, как зверь, прислушиваясь. В темноте к нему прокрадывалась жена, и в тесной норе они жарко шептались, обсуждая будущее. Оно рисовалось им нерадостным. Покидая мужа утрами жена умоляла его выйти с повинной к властям. Он сперва соглашался, но, представив себе тюрьму, далекую Сибирь, зарывался еще глубже в соломенный омет…
Ставский хорошенько все проведал и глубокой ночью, когда Карпо выполз по нужде из своей схроны, нырнул в нишу и затаился в темноте.
Вот уже слышно сопенье Карпа, близкий шелест соломы. Кряхтя и позевывая, Карпо ввалился в свое логово. Что-то поставил у входа и засветил зажигалкой свечку. По-звериному отпрянул, почуяв, что не один в норе. Поднял обрез.
Ставский натренированно ударил его под локоть, и обрез выпал из рук Захарченко. Ставский навел наган.
— Сидай, Карпо! Хлебай свой кулеш, если хочешь. Поговорим. Нам известно — хлопец ты смелый. А я люблю храбрых!
Обросший, черноволосый Захарченко оторопело достал ложку и черпал из котелка, принесенного с воли. Зверковатые глаза не отводил от обреза, прижатого ногой Ставского.
— Хто ты? Чого тоби треба?
— Дело есть подходящее, — откликнулся весело Ставский, будто бы они были знакомы давно. — Согласен помочь?..
Карпо уже освоился и принялся с жадностью хлебать холодный кулеш. Он понял главное: это — не чекист! Чекисты навалились бы гуртом и пикнуть не дали бы… На добрые дела так не приглашают! Значит, этот собирается втянуть его в какую-то опасную игру. А опасности Карпу осточертели! И он решил противиться.
Ставский же посчитал, что Карпо сдался и обдумывает цену, чтобы не продешевить.
Молчали. Слышно было потрескивание горевшей свечи да чавканье Захарченко. Первым нарушил тишину Карпо. Он стукнул ложкой по котелку и сказал:
— С меня хватит! У мэнэ диты та жинка. Блукают по людям, як ти голодранци.
— А если я заявлю в ГПУ? — опять с веселинкой спросил Ставский. — Он был уверен, что Захарченко в его руках.
Карпо недобро повел зверковатыми глазами исподлобья и прорычал:
— Я сам утром пойду в милицию!
— Дурень! Расстреляют без суда. А дитей та жинку в Сибирь пошлют. Иди, иди, дурень!
— Брешешь! — Улучив момент, Карпо рванул обрез, но Ставский опередил противника и наотмашь ребром ладони ударил его в висок. Как сноп свалился на солому Карпо. Ставский быстро обшарил его карманы, однако ничего не обнаружил, кроме табачной крошки. Обрез сунул подальше в солому.