— Я монархист! — смущенно сказал тогда товарищам Добрыня Никитич. — Это я к тому, что и русский русскому рознь.
— Я — большевик! — признался господам Алеша Попович и смущенно покраснел, втянув ноздрею табак «Золотая рыбка».
— А я — сам по себе! — чтобы не снесло его могучим чихом, отъехал в сторону от раскольников Илья Муромец. А чтобы не покалечить кого случайно, он разбил бельгийский пулемет о корни придорожного дуба.
Развалилась богатырская застава, господин Васнецов. И ни один человек в Киеве не знал, почему это власть перешла вдруг к Родзянке, что это за хохол такой, и что должен был означать этот таинственный букворяд: «член Государственной думы Бубликов». И началось: бубухали пушки со святошинских позиций, искренне ржали кони, свистели атаманы, из кустов раздавались девичьи крики, постепенно переходящие в женские. Плакали несчастные, не самостийные еще дети.
Далее история самостийности развивалась так: Грушевские, Винниченки, Скоропадские сгинули в дерьме. Степана Бандеру и Романа Шухевича прибили чужие дяди.
Трагедия, как ей и подобает, повторяется в виде фарса в наши дни: Чорновила убили свои же хлопцы. Кравчуку смачно плюнули в морду. Ленчик Кучма — презренный подозреваемый и уже пять лет даже во сне слышит слоган: «Кучму — в тюрьму!» Юса публично выпорол Господь и сделал всемирным посмешищем. В Крыму стоит, притворившись невинным, натовский (сиречь антантовский) военный корабль. Кто ж ныне «свято хранит тот камень гранит, что русскою кровью омыт»? Юра Воробьев, Фрол да я — мы последние русские часовые, мы дураки.
Но добрый человек из дурдома Юра Воробьев не станет избираться ни в один парламент мира. Разысканный мною и Сеней Парамарибским в детском доме под Киевградом, он говорил нам тогда:
— Главное мое открытие, коллеги, состоит в том, что большевики никуда не уходили. Они, коллеги, никогда и никуда не уходят. Кто есть большевик? Большевик — это или болезнь, или умелая симуляция таковой. Поверьте мне, как психу с дореформенным стажем: большевик, как и чекист, не уходит на пенсию! Он может лишь сбегать в подполье, в магазин или в демократы, чтобы малевать путаные вывески типа: «Нынешнее поколение людей будет жить при капитализме!» Но даже и таким пустячком, коллеги, он тайно служит идеалам свободы красть, равенства обеих основных полов с меньшинствами и человеческого братства, смешанного с нечеловеческим. Надо каждому белому человеку крепче браться за крест свой, коллеги, и, взирая на крест Христов, трезвиться, видеть и понимать скрытую суть происходящего безобразия. Я, например, вижу и понимаю.
Получится ли у разносчиков демократии как по-писанному — я не уверен. Однако мой приятель — добрый Юра Воробьев из бывшей восемнадцатой палаты, диагноз «склонность к мнимой левитации и телепортации» — квантово, по старинке телепортировался в Киев [8]. Юра был милосердным человеком и биологическим противником революционного насилия, матросов, опоясанных пулеметными лентами, он был против сабельной шинковки человеческой плоти. В нескончаемое время российских «реформ» добрый наш Юра, подобно Орфею, намеревался возвращать погибших детей их безутешным родителям. Детей-двойников он надумал искать по вокзалам, городским панелям, спецприемникам и детским домам. Как мне известно, он уже приступил к этому благородному занятию.
Отчасти Юра был федоровцем-меркурьевцем и считал, что только братство всех живущих может быть основой для достижения бессмертия, но только при условии воскрешения всех умерших отцов бессмертию есть оправдание. Он по-своему хотел одолеть энтропию и смерть, возвращая живым пока всего лишь иллюзию «Пасхи воскрешения».
— Современный мир не только уже убил и похоронил Бога, но и скорбь по этому поводу уже притупилась в ливерных сердцах людей. А ведь подумайте, как невыносимо страшно человеку жить без Бога и отчетливо понимать при этом весь смысл такого положения!
Почему Юра лично и живо интересовался ходом укропейских выборов в Раду? Он боялся суживания поискового сиротского поля с отпадением украинской русской ветви от хиреющего славянского ствола.
Вот и в эти дни он полетел в один из детских домов Украины за мальчуганом Васей. Судя по фото, Вася-дублер мог заполнить собой черную дыру утраты в любящих родительских сердцах. Таково было мнение Юры. Второй его целью стояло наблюдение за укропейскими выборами. Он думал сделать все возможное, чтобы они прошли честно и «прозоро», а по возможности и повлиять на их исход, который не разрушал бы окончательно славянского братства.
— Экстремальное это занятие — наблюдать выборы, — должен был признаться он впоследствии. — Но и вполне посильное для любого изобретательного дурака.
Третья причина такова. Младший его троюродный брат, которого Юра уже не помнил в лицо, разорился на мелком предпринимательстве. И это понятно: ведь еще никто не заработал миллионов на соевых котлетах и синтетической сметане — миллионы не зарабатывают в трудах праведных. Теперь он, этот братишка, безадресный и бездомный валяется под заборами Укропы и просит у братишки Юры денег, чтобы «подняться». Подскажи, просит он, мой старший брат, как мне, русскому, открыть нормальный бизнес в маленькой, но гордой Чечне? Я ведь, говорит, брат, за нее чуток крови пролил в рядах волонтеров Дмитра Закорчинского! Не своей, разумеется, крови.
Так Юра и полетел. Найти его мы смогли лишь полторы недели спустя. Оказалось, он постарел до таких степеней, что неоднократно промазывал с приземлением. Приземлялся, как говорят парашютисты, «мимо тазика» — и все тут. Раньше за ним такого не водилось, это печальные признаки старения плюс сильного засорения атмосферы выхлопами человеческой жизнедеятельности.
2С первого старта он оказался не на юго-западе, а на северо-востоке от Москвы, в Новосибирске. Там Юра рискнул поговорить с местными ребятами на автобусной остановке «Карьер Барокко», что в сторону Академгородка, напротив левобережного городка ВАСХНИЛ.
— Я — дядя Юра, да, Воробьев. А вы кто такие, друганы? — спросил он, поправляя запотевшие от перепада температур перелета очки.
— Мы-то? Мы, отец, конкретная организация. Не советовал бы простому смертному иметь с ней дела. Это большая политика, большие деньги, большие секреты. Ну и, как водится, длинные руки, — услышал он ответ, который не счел серьезным.
На том самом месте, где проходит сквозь время их общественный автотранспорт, он задал второй вопрос справным сибирским юношам. Звучал вопрос так: что вот они-де, юные туземцы, думают об отделении Сибири от вурдалачьей Москвы? И что же? А то, что вместо вербального контакта, ему едва не набили голову тела валяными сапогами фабрики «ООО Гришаня Ковердейл и Ко-ко-ко».
— Эм! Тэ! Эс! — во избежание беды выпалил Юра свою проверенную временем гипнотическую аббревиатуру — и парни тут же сходили за пивом.
Впрочем, с такими чудесными способностями и с заверенной самим профессором Снежневским [9] справкой ничто не угрожало жизни ныне здравомыслящего, но бывшего психа Юры Воробьева. К тому же, Юра был искренне рад подобной реакции краснощеких. Он сделал вывод, что далеко не все русские живут в Кремле или на Рублевке. Ему понравилась здоровая гражданская позиция молодежи, которая пользуется автобусами — транспортом без «мигалок» и «ревунов», сиречь волчьих сирен.
Потом дружно пили «Сибирскую корону» на легком мартовском морозце и вместе останавливали иномарки для опроса. Бесстрашный говорун Юра разоткровенничался, как многогрешный разбойник, приговоренный к вышаку.
— В стольный град, да, Киев, — говорит, — лечу, — говорит, — понаблюдать за выборами! — говорит. — Смею утверждать, что у России и Украины есть, да, дела важнее, чем цапаться друг с другом! — говорит. — Да вот заблудился! — говорит. — Растренировался!
— На чем это ты летишь-то, батяня? — спрашивает на редкость веснушчатый паренек редкостным басом-профундо. — На метле?
— Сам, да, по себе лечу! Да вот потерял форму!
— Пропил ты, форму, дед, колись! Но если деньги есть, то форму, дед, мы сошьем тебе казачью!