«И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим»[10].
После невольных слез, пролитых с подачи большой поддачи спиртного, после воя душевного, напоминающего вой одинокого животного, во плоти которого с болью вызревает душа, Юра вспомнил Гарри Меркурьева. Гарри — это федоровец, который отдыхал у нас в «дурке» с диагнозом «патологическая склонность к лени», а нынче живет припеваючи тем, что дает в газеты репортажи о своих воплощениях и реинкарнациях.
Будучи уже взрослым и довольно искушенным в вопросах симуляции дурнем, Юра с большой долей скепсиса относился нынче к заморочкам Гарри. Юра стал искать свое решение не мистического, не научного, а пусть мнимого, но желанного для соседей-супругов воскрешения соседского мальчика. И нашел его, путь в золотой этот родительский сон, обладая думскими связями и способностью летать, если сильно разозлится или обидится. Злость, однако, находила на него не столь часто, как ему того хотелось бы.
Добрый Юра заплакал о гибели этого подростка-ребенка, но решил, что не надо раскисать в доброте. Он твердо решил вернуть сына Ивану Даниловичу твердо же определенным своим путем. Для начала он изъял с кладбищенского памятника фотографию мальчика, оставив взамен краткую записку: «Ждите. Верну». Он написал неопределенное «верну», а не обязательное «вернусь», поскольку отец, Иван Данилович, мог принять происшедшее за злую и бессовестную шутку кладбищенских бродяжек. Но уже безумие доброго Юры слилось с безумными надеждами обезумевших добрых родителей погибшего мальчика, на что и уповал наш летун.
Пользуясь связями с бывшими нашими друзьями по казематам Яшкинской клиники, многие из которых занимали в новом обществе высокое положение, Юра нашел личное дело мальчика из украинского детдома №…, похожего на погибшего сына Ивана Даниловича один в один. Оставалось взять его и отдать горюющим родителям. Юра стал обдумывать план.
Что же должно сказать мне, писателю Алексею Родионовичу Романову, по этому душевному вопросу? Скажу, что жива православная вера в наших грешных душах, но под гнетом многовековой униженности русского дурака русскими же умниками она никак не может расцвесть во всей своей силе и красоте. Но те из дурней, у кого вдруг приоткрываются духовные очеса, начинают чувствовать благодать воли Божией.
4Преодолевая отвращение, Юра Воробьев начал читать газеты, которые он называл «пресс-нятиной». Он хотел обрисовать для себя линию детских фронтов на российской территории, оккупированной дегенератами всех мастей. Он, казалось, на веки вечные забыл эту вредную привычку — читать газеты, это навязчивое желание «уколоться» ложью. Сознание его береглось, оно уворачивалось от чтения газет, как ребенок от розги недобросовестного воспитателя. Оно, сознание, не желало знать, где живут фазаны, потому что его слепило желтое, как весенний цветок, солнце, которое на поверку всегда оказывалось обманным одуванчиком-обдуванчиком, сорняком. Вся желтая свобода заточена на антигероизме, пошлости и разврате — это выводило Юру из равновесия. С началом изучения желтых газет он побоялся разозлиться внезапно и улететь, сам не зная, куда: ведь это зависело от силы его разозленности. Однако он уже научился держать в сознании пару-тройку запасных аэродромов и обезопасился от разъяренных приземлений в «некотором царстве».
И все же доброму Юре пришлось преодолеть ощутимую тошноту, боль в висках, трус в руках и вернуть себе вредную привычку к чтению газет. Задача была поставлена так: суметь разозлиться ровно настолько, чтобы улететь в деревню к коллеге Фролу Ипатекину и помочь тому собрать земной, надежный и малозатратный летательный аппарат. Предполагалось нечто среднее между автожиром, геликоптером и современным спортивным вертолетом. К тому же, Сеня Парамарибский забросил Фролу для потехи два комплекта маленькой боевой «Осы».
А пока, приняв для крепости духа ровно сто пятьдесят граммов подарочного Ипатекинского самогона, он читал:
«Маленькие развратники и драчуны, пьяницы и курильщики бросили свои пагубные занятия, начали молиться Богу и хорошо учиться. Это один из редких случаев, когда муниципальный детский дом официально является православным. Администрация Кустопорожневска понимает важность духовного, а не только материального попечения о детях, — частила газетка. — Она успешно сотрудничает с церковью. Но чему же может научиться здесь ребенок? Молиться неведомому Богу, слушаться, не прекословить начальству. Все это, наверное, в миру пригодится, но…»
— Заботится о детях, шкылда!
«В Болтограде не затихают страсти вокруг незаконной торговли малолетними детьми. Напротив, они разгораются с новой силой. Работая в Риме в собственной фирме, наша бывшая соотечественница Нина Сократти вывезла за рубеж более тысячи младенцев. Я читала сочинения детдомовцев, в которых они рассказывали о своих родителях. Боже мой, знали бы эти алкоголики, развратники и дебоширы, как защищают их чада, которых они бросили! «Мамочка, ты самая лучшая в мире, я очень люблю тебя, возьми меня отсюда…» Но их никто не забирает…»
— Здрас-те, Федор Михайлович! Не хотите за каждую слезу ребенка по сто, и — стоп! Еще раз сто — и еще раз стоп! И давайте послушаем, как сиротский хор поет гимн Российской Федерации! — так прокомментировал свое душевное неравновесие Юра, а затем исполнил желание. Льющийся в баккарический хрусталь самогон звучал чисто, старинно и непродажно, как утраченный гимн «Боже, царя храни».
«О том, что на сиротах можно быстро озолотиться, смекнули работники детских домов разных уголков России. И неудивительно. Сейчас в спецприютах содержится свыше шестидесяти тысяч ребятишек, родители которых лишились родительских прав…»
Хватит. Бес им батька! Довольно!
«В домах ребенка есть отдельные комнаты. Их называют экспортными. Здесь хранится «живой товар» для эмиссаров зарубежных агентств по усыновлению. У несчастных матерей даже в родильных домах воровали новорожденных, объявляя их умершими. На самом деле дети оказывались в США, Канаде, Европе. Родители сходили с ума, но чиновники их отовсюду гнали, не давая узнать правду. Здоровый ребенок, не страдающий умственной отсталостью, стоит не меньше сорока тысяч долларов; малыш с незначительными отклонениями — заячья губа, дистрофия, и так далее — около десяти тысяч «зеленых»; остальные, с умственной отсталостью, дети третьей категории, тянут от трех до пяти тысяч баксов…»
— А-а-а! Правдорубы, да, чертовы! — закричал Юра, вскакивая. — Слеза, да, ребенка? Слеза, да, ребенка, да, гады-ы-ы?!
Он яростно комкал и рвал «пресс-нятину», он топтал ее этими летучими ногами, он успевал с гадливостью утирать о спортивные брюки то одну, то другую руку.
Когда же он вымыл руки и лицо и снова налил себе чистого Ипатекинского напитка, то услышал, как позванивает о край любимой алюминиевой кружки горлышко бутылки, и увидел, что кусочки битой баккары укрыли пол, как манна. Юра понял, что разгневался, что самое время в полет, что теперь ему легко разозлиться при виде самого захудалого газетного киоска. Он решительно допил самогон.
И не надо упрекать православного человека, пришедшего в воскресенье утром для причастия после единоличной попойки сам на сам. Это его грех. Что век грядущий нам готовит, если мы, русские, не сумели полюбить друг друга и наше Отечество? Но если мы уже теперь будем жить с мыслью, что побеждены сатанинскими силами, то зачем нам вообще жить? Плачут дети-то, плачут своими слезами…
Позже мой Юра нашелся в дикой Украине. Под ником Горобец он дал о себе знать в рунете. Депутат Парамарибский позвонил мне, и мы кинулись на выручку. Тогда же и выяснилось, что виной всему происшедшему здесь с Юрой стали киевские вывески плюс патологическое доверие Юры к любому слову, написанному большими красивыми буквами. Если раньше говорили, что «язык до Киева доведет», то нынче держи ухо кулечком. Разинь-ка рот поширше, то есть поширее: нет ли налета на языке? А очередной налет нехристей-еретиков идет на Киев[11].