С Енотом все понятно. Он как тот ротвейлер, которого пять часов выгуливать бегом надо, или какая там порода от спокойной жизни взрывается, словно хомяк от килограмма динамита. Беспокойная у него натура, как и положено его тотемному животному. А тут он считай два месяца на костном вытяжении был, теперь на костылях — тоже не побегаешь, и сегодня ему даже пострелять не удалось. Явно сегодня что—нибудь отчебучит скандалезное. Надо бы с ним ухо востро держать, вроде бы он пока меня не цапал, но черт его разберет. А так умеет он устроить бурю в стакане и на ровном месте. Ильяса дважды мешком накрыл, причем с самым невиннейшим видом — то посочувствовал ему, что тяжелоконечно быть у жены под каблуком, то попросил Андрея рассказать про снайперские премудрости вот заодно и Ильяс послушает, ему же надо учиться, он же тоже типа почти снайпер. Надежде что—то сказал невзначай насчет нашего совместного проживания — сидела она потом брови хмурила. Своего начальника — Ремера постоянно подкалывает. Тот правда подчеркнуто наплевательски относится к выпадам, наоборот начинает интенсивно соболезновать ранению подчиненного, проявлять отечески душевную заботу, отчего начинает корчить самого Енота.
Но пока его можно не опасаться — Енот на боевом выезде и Енот в мирной обстановке — два разных зверя. Если его и не удавили еще так только потому, что во время «дела» он совершенно адекватен и здорово полезен.
«Найденыш» не дожидаясь выгрузки из грузовиков, сваливает прочь. Енот, плюнув вслед, ушкандыбывает на костылях куда—то в сторону барахолки. Вполне бы его могли подвезти, но он то ли гордый слишком, то ли злобу так выпускает. Оба грузовика вкатываются в мрачноватый готичный парк, где расположен тот самый госпиталь, который дебютно чистила уже широко известная сейчас артель алебардщиков, первый опыт зачистки здания холодным оружием. Встаем недоезжая памятника Исаеву с его известным девизом: «Жизнь мчится стремительно — спешите трудиться!» Я помогаю таскать короба и свертки, надеясь, что это продлится как можно дольше, понимая прекрасно, что это хоть как—то отсрочит мое неизбежное фиаско в плане сдачи лаборатории в эксплуатацию. С сильным опозданием в голову приходит, что надо было снять на видео хотя бы что где стояло. Не подумал вовремя. И Надежда куда—то делась.
Появляется она за пять минут до конца таскания и складывания. Грузовики с грузчиками сваливают прочь, остаемся втроем — Надя привела с собой какого—то сохлого мужичка, старый довольно — лет за пятьдесят, худющий, с какой—то тонкой, пергаментной кожей, большими залысинами и острым носом. Первая ассоциация — шибко старый Буратино. То есть свою мечту стать живым мальчиком деревянный исполнил, да поздновато. Но наша медсестричка обращается к нему подчеркнуто с уважением, впрочем, довольно фамильярно называя его «дядя Костя».
— Все сгрузили? — спрашивает она меня.
— Все — печально отвечаю я, ожидая предложения начать командовать.
Она неожиданно улыбается и говорит очень знакомую откуда—то фразу: «Не печалься, ступай себе с Богом, утро вечера мудренее!» Вроде как из какой—то сказки что ли?
— Надя, а документация ко всему этому есть? — тем временем задает вопрос Буратино—переросток.
— Боюсь, что не вся, вот это было в кабинете у директора, это — в шкафчике в самой лаборатории — отвечает Надежда, доставая из своей сумки какие—то проспекты и явно техническую документацию.
— О! Так еще и оборудование для постановки ПЦР в классическом формате. Реагенты и тест—системы для ПЦР и мультиплексного ПЦР тоже есть? И боксы?
— Конечно.
— Умничка. Так «Биотестсистемс», это знакомо, «Санта Круз Биотехнолоджи», «Премьерлаб», тоже видали, ага.
Он продолжает бубнить, разбирая листы и проспекты.
Надя тихо говорит мне: «Вы не волнуйтесь, дядя Костя — не то что голова, или две головы, как вы любите говорить, а три или даже четыре, что касается медтехники, особенно лабораторной. Расположение агрегатов я сняла на свою мыльницу, компы тут уже есть, так что разберемся. А через полчаса морячки прибудут — таскать и ставить. В общем, ничего особо сложного нет, я на таком же работала три года».
— Отлично — оживаю я. И быстро сматываю удочки.
Впрочем, очень скоро останавливаюсь. После такого подарка вопрос угощения Надежды встает ребром — я же сам сегодня обещал устроить пирушку. Надо бы разжиться чем—нибудь этаким. Чтобы не было мучительно стыдно за выставленное угощение. Можно зайти на барахолку. Но сначала загляну ка я в больницу, может коллеги что сосватают, тем более, что тут совсем рядом.