Я уже давно облизывался на товар, продаваемый одноногим мужиком — револьверы под разные патроны, но такие элегантные, что кошелек просто из кармана вон лезет. Уже знаю, что мужик — просто продавец, а делается это на Арсенале, тут же в Кронштадте. Черт, красивые револьверы. Особенно мне нравятся почему-то маленькие, умещающиеся в ладонь малокалиберные. И смотрю, появились еще симпатичные поделки — тоже малышки, двуствольные, очень компактные. Вроде бы их 'Дерринджерами' зовут. А по стволу патроны-то скорее всего от ПМ. Серьезные малышки. Определенно разорюсь, но такой куплю. Хотя сначала надо бы с ребятами посоветоваться — что они скажут. В принципе у меня уже есть 'Малыш', тоже куда как годный для скрытого ношения. Но все равно руки чешутся…
Как толковал мой приятель: 'Реакция мужчины в оружейном магазине и в женской бане одинакова. Глазом бы все поимел, а вот руки коротки и их всего две'.
Пока общаюсь с угрюмым одноногим продавцом, рядом — через три стола, на которых лежит всякая охотничья фигня — гильзы, дробь, ложи и приклады, а также гладкоствол разных видов — но по-моему в основном очень дешевый и не шибко качественный (уж не наши ли стволы, к слову?), да еще какие-то несерьезные винтовки-мелкашки, начинается странная сцена.
Внимание привлекает трубный и назойливый голос, очень знакомый. Навязчиво просвещает убогих и неразумных посетителей в своей непререкаемой правоте старый знакомый — тот самый Фетюк. Ага, ну точно, культпоход в Колоколамске, не иначе.
— 7,62-мм патрон с уменьшенной скоростью пули УС в 1962 г. принят на вооружение. Условное наименование — '7,62 УС', индекс — 57-Н-231У. Этот патрон предназначен для стрельбы из автоматов АК, АКС, АКМ, АКМС, АК-103 и АК-104, это даже дети малые знают, это азбука. Обозначается — вот черный наконечник пули, зеленый ободок. Известная вещь, всякий, кто разбирается в оружии назубок, знает, стыдно такое не знать…
Но я не слушаю читаемую высокомерным тоном лекцию, которой со священным трепетом и почтением к высказываемой мудрости внимает толстяк-продавец и еще несколько зевак, оказавшихся рядом. За Фетюком у того же стола стоит некто Енот, в том самом гопническом прикиде, причем я как-то сразу его не узнаю. Человека обычно встречают даже не по одежке, скорее — по телодвижениям и для каждого человека это как визитная карточка — походка, жестикуляция, мимика, осанка. Можно человека переодеть — а его все равно узнают именно по этим признакам. Тут же Енот двигается совсем иначе, чем обычно. Вместо скуповатых движений — какая-то вихлястость, мотает Енота как на шарнирах марионетку, егозливый он какой-то, почесушный. И ростом вроде меньше и сжупленный какой-то. Но сто пудов — это точно он, хотя я даже первые минуты и сомневаюсь.
— Что этот деятель тут разоряется? — спрашиваю у одноногого.
— А он как на обед идет, так сюда заворачивает, хоть часы проверяй. Консультации тут дает. Совершенно бесплатно, между прочим — ставит меня на место продавец, сам внимательно прислушивающийся к лекции.
Ладно, кладу обратно на стол аккуратную игрушечку серьезного калибра и двигаю домой. А то что-то подзадержался.
На самом выходе из скверика меня неожиданно окликает чисто, но бедно одетый старичок. Его товар — жалкие разрозненные пожитки, расставленные на куске клеенки прямо на земле.
— Молодой человек, купите бокалы!
Останавливаюсь, смотрю. В центре клеенки и впрямь стоят два хрустальных бокала на длинных ножках, один — повыше и покрупнее, другой поменьше и изящнее. Сначала мне кажется, что они покрыты тонким рисунком, но присев и приглядевшись, вижу, что это сеточка мелких белесых трещинок, от возраста. Дедок очень вовремя меня остановил — пить хорошее вино из стальных термокружек как-то нехорошо. А больше посуды у нас и нет, в общем, то, что осталось от хозяев прошлых пришлось выкинуть — потому как вся их посуда лежала слоем осколков на кухне, а частью и в прихожей. Не знаю, что уж там у них происходило, да и сами они куда делись.
— Ну, знаете, а с чего мне их покупать? Сейчас в городе такого добра навалом. Любого — спрашиваю я продающего, вертя в руке тот бокал, что повыше.
— А это не любые товары — немного волнуясь, говорит старичок.
— И чем же? (А бокал хорошо лег в руку. Удобно).
— Жена купила их в день нашей свадьбы. Свадьбы-то и не было конечно, сбегали в ЗАГС во время обеденного перерыва, расписались. И знаете, эти бокалы оказались счастливыми — нам все время везло, и тут я с женой согласен в том, что они нам принесли счастье.
— Хорошо счастье, если вам их приходится продавать — замечаю я словоохотливому собеседнику.
— Всему свое время. Было сначала селедка, водка да молодка. Потом кино, вино и домино. Увы, сейчас уже подошло к кефир, клистир и сортир. Кефир из бокалов не пьют. Но нам повезло, а то, что жена из квартиры захватила и бокалы, хотя более важные вещи пришлось бросить, тоже знаете многозначительно. Как вы считаете — есть у вещей аура? Ведь не зря же с мертвых вещи не снимают, чревато. Потому те бокалы, что в мертвом городе — они без ауры, причем в лучшем случае. А вот у этих — точно аура счастливой семейной жизни есть. Я вам ручаюсь — очень уверенно говорит старичок.
— И как проверим? — улыбаюсь я.
— Я здесь часто стою. Особенно когда погода хорошая. Много новостей. Польза тоже есть — то с тем познакомишься, то с этим. Представляете — удалось с внуком связаться. И у него все живы. (Старичок привычно понижает голос, говорит тихо, осторожно) Он у нас ракетчик, так представьте, в их городке сразу ввели карантин — и у них если кто умирает, то не восстает нежитью. Не заразились они, вот ведь как.
— Очень интересно. А где этот городок?
Старичок спохватывается, настораживается.
— Этого, извините, сказать не могу, это как понимаете не мой секрет.
Ну да, старая советская выучка.
— Ну, хоть далеко этот городок?
— Сейчас все далеко — мудро отзывается собеседник — Но и в старые времена добраться было очень сложно. И далеко и сложно.
— А узнали как?
— С молодым человеком разговорился. Он оказался из радиокоманды. Вот и проверил по своим каналам.
— И, небось, купил у вас счастливую вещь с аурой?
Старичок капельку смущается, потом отвечает:
— Да. Китайскую пепельницу, знаете такую с перегородчатой эмалью. И да, с аурой. Но не такой, как бокалы. Мне эта пепельница, пока я еще курил, помогала ночью работать. Пока она у меня на столе стояла — и спать не хотелось. Я специально это проверял, и без пепельницы меня тут же развозило, а с пепельницей — ни в одном глазу сна.
— Ладно, уговорили. Сколько стоит пара бокалов?
Старичок задумывается. Потом осторожно отвечает:
— Сами по себе старые хрустальные бокалы сейчас стоят ломаный грош в базарный день. Но это же не совсем просто старые бокалы. Будет ли для вас очень дорого, если я запрошу три метро?
Я немножко фигею. Три метро, или 'жопа' как называют такую монету циники — или 'корона', как прозвали ее нециники, по-иному смотрящие на сложнонарисованную цифру 3, выбитую хитроумным способом на Монетном Дворе — это чудовищно дорого для пары стекляшек. С другой стороны заработать себе на жизнь такому старичку непросто, так что это вполне может быть и такое завуалированное нищенство, как в разгромленной кайзеровской Германии инвалиды войны и дети формально продавали коробок спичек, но куда дороже его стоимости. На паек-то кефир не выделяется, а он еще и беженец явно, дедок этот. Кефир кстати нынче тоже чудовищно дорог, если уж на то пошло. Ладно, проверю я его на вшивость напоследок.
— Ну, получается, что счастье можно купить? — спрашиваю я.
— Ни в коем случае — быстро и уверенно отвечает старичок. — Ни за какие деньги счастье не купишь. Счастье — не кефир, не машина, не деньги. И я никак не продаю вам счастье. Счастье тут продавали молодые люди, и выглядело это счастье белым порошком, или комочками — они тут рядом отирались, я заметил. Патруль их забрал — и с концами, слыхал на Тотлебен поехали. Нет, я не продаю счастье.
— Тогда в чем же прелесть бокалов?