И Ким развернул свой жребий. На листке стоял крест.
Грустно ему стало и страшновато. Какая-то черта легла между ним и людьми. Голоса зазвучали глуше. Мелочными показались дела человеческие.
-_ Что ж, готовься,-сказал Петруничев.-Дадим тебе сырое мясо пингвина натощак, им же закусишь...
Но в это время на пороге кабины показалась Лада, очень бледная, неестественно вытянутая, напряженная.
- Ничего не давайте Киму,- произнесла, она,-Я уже проглотила вирулентную дозу,
Пятилучевым хотел быть Ким, как звезда. И в школе ему говорили: "Будь как звезда!" У пятилучевого больше опоры в жизни, он никогда не потеряет душевного равновесия.
Но сердце вырастило только один луч. И получилось, что Ким не звезде подобен, а компасу. Глаза, и мысли, и чувства обращены к одному полюсу, и полюс тотЛада.
Когда Ладе худо, и Киму скверно. Он не может есть и спать, сидит возде Лады, дежурит. И после того как кончается его дежурство, томится за дверью, смотрит в щелку, приходит, садится, говорит своему сменщику:
"Иди, ложись, мне все равно не заснуть".
А Ладе худо. Ее тошнит беспрерывно. Лечение она воспринимает с трудом, давится, глотая фарш из сырого пингвиньего мяса. И оправдывается жалобно: "Ну почему оно пахнет рыбьим жиром? Я с детства не выношу рыбий жир". Голос у нее такой тоненький, обиженный, так натужно она кашляет, давится, тяжело дышит! Разрывается однолучевое сердце Кима. Он тоже морщится и давится, как Лада, напрягает мускулы шеи, как будто ему нужно проглотить целебное мясо. И думает:
"Ну зачем ты сделала это, девочка? Я бы легче перенес. Ну зачем?"
Ким не знает, что для Лады это был естественный и желанный поступок.
Лада всегда считала, что родилась слишком поздно.
Она училась на профилактика, но больше медицины любила историю, с упоением читала о прошлом, особенно о двадцатом веке, который принято было называть героическим двадцатым.
В начале этого века еще.были господа и труженики. Такой порядок казался незыблемым; совсем немногие понимали правду, осмеливались за нее бороться. Лада читала,, удивлялась, не понимала. Не понимала психологии покорных тружеников и не понимала психологии господ. Как можно представить себе, что она, Лада, бездельничает, наряжается и танцует, а Нинка работает, чтобы ее накормить? А если Ким, допустим, доказывает, что такой порядок нехорош, Лада, охраняя свое безделье, запирает Кима в каменную комнату, так чтобы слов его никто не услышал.
Можно себе представить такое?
Лада удивлялась психологии господ, восхищалась революционерами и завидовала им. А разве она не могла бы, надев старинное платье, подметающее мостовую, ночью по закоулкам проносить листовки с тайным словом правды? Не могла бы, притворяясь госпожой, бездельницей и модницей, обманывать господских прислужников? Не могла бы, без единой слезинки провести всю молодость в каменной каморке с решетками, а, идя на казнь, в последнюю секунду жизни бросить слово правды в нерешительную толпу?
Могла бы!
Но нет возможности себя проверить и испытать. Комнаты с решетками, так называемые тюрьмы, снесены лет двести назад. На планете нет господ-бездельников и нет безропотных тружеников. Не за кого страдать, никто не чинит обид.
А в том же двадцатом героическом, но на полвека позже, когда мир господ уже потерял треть планеты, богачи в надежде отстоять свои привилегии изготовили атомную бомбу и объявили на весь мир: "Подчиняйтесь, а не то уничтожим вас!" И десятки лет держали палец на кнопке, пугая мир, своих слуг и самих себя, каждый месяц грозили: "Сегодня мы чуть-чуть не нажали кнопку". Какое мужество, какая выдержка требовались тогда, чтобы работать, строить, не бежать сломя голову в леса! Какой дар речи нужен был, чтобы растревожить господских подданных, пробудить их от тупой покорности, заставить бороться за свою жизнь, удерживать руку преступников!
И вчера Лада с таким любопытством смотрела на одного из этих преступных поджигателей. С виду человек как человек. Одет, правда, странновато: куртка, подбитая ватой, ботинки из бычьей кожи, на голове шапка с каким-то приспособлением, похожим на лобный фонарик, но не светящий.
А под этой шапкой когда-то пылало желание заразить человечество, погубить всех мужчин и женщин за то, что не хотели служить бездельникам.
Могла бы Лада победить такого маньяка? Разоблачить его словом и превзойти силой? Могла бы, игнорируя угрозы, деловито трудиться, чтобы создать счастливую жизнь на Земле.
Но спор правды с неправдой кончился давным-давно, за много поколений до рождения Лады.
Нет возможности пострадать за счастье людей!
И что осталось на долю Лады? Тошнота. Максимальное испытание - перетерпеть тошноту.
Тошнит, впрочем, невыносимо. Желудок так и сжимается.
- Ким, миленький, пойди разбуди Нину. Ну пожалуйста. Ну пойми, не могу. же я выворачиваться при тебе. Не хочу, чтобы ты видел меня некрасивой.
Ким будит Нину и будит Петруничева. Ладе дают сок против тошноты и кормят опять. В желудке у нее должно быть свежее мясо пингвина. Лада глотает, обливается потом, бледнеет. Петруничев озабоченно щупает пульс, приказывает Киму приготовить шприц.
- Что же ты не сказала, что у тебя сердце слабое? - говорит он с упреком.
-_ Мне уже лучше, Петя,- оправдывается Лада.- Фарш противный до невозможности. Но я отлежусь, честное слово, отлежусь. Иди спать. Я полежу, подумаю. Когда думаешь, не так тошнит.
Да, о чем она размышляла? О борьбе с человеческим горем. Но героическая борьба вся в прошлом, в героическом двадцатом веке.
Со страданиями имеют дело только медики, недаром Лада пошла в медицину. Здесь еще осталась боль, и единоборство со смертью, и опасность заразиться. Ким, выбирая специальность, видел в профилактике трудное, неприятное дело, которое обязан взвалить на себя сильный и выносливый. А Ладу привлекали риск, геройство.
И когда появилась возможность рискнуть, она очертя голову кинулась навстречу.
Ким удивлялся. Ведь он знал Ладу только внешне: хорошо одетую красивую девушку, окруженную поклонниками, бойкую на язык, снисходительно насмешливую. Не знал души, а полюбил. И сейчас любит так, что дух захватывает, в носу щиплет от жалости, слезы навертываются...
- Слушай, Кимушка, было у тебя в жизни что-нибудь необыкновенное?