По правде сказать, студенты были все в отличном настроении, веселы, как солдаты, отведенные в тыл. Они повоевали, они потрудились, они рисковали, не уклоняясь,-совесть их чиста. И если командование считает нужным вывести их из-под обстрела, они рады передышке. Вероятно, один лишь Ким терзался: не слишком ли легкий жребий он вытянул?
Том пел песни, у него оказался приятный баритон. Девушки звенели, подхватывая мотив. Безголосый Сева дирижировал; часы и километры пролетали незаметно.
— Ой, ребята, льдина!
И верно, на синей скатерти океана виднелась белая тарелка. Удалось различить треугольничек палатки, крестик глайсера. Эпидемия эпидемией, а земля требовала влаги, и Антарктида слала в тропики свои ледяные богатства.
— Не та?
Айсберги попадались все чаще, искусственные и естественные. Белого становилось все больше, белизна теснила синеву. Постепенно белые тарелки сплошь заставили синюю скатерть; теперь океан был скорее похож на мрамор с темными прожилками. Антарктида приближалась, глайсер вошел в местную радиозону, на экран можно было пригласить любого человека без промежуточной ретрансляции, и Петруничев, передав Севе руль, начал переговоры.
Сначала-с главным диспетчером ледового карьера Шеклтон, где, как помнил Ким, Анти работал в последний год.
— Да, молодой капитан Хижняк известен мне. Когда он выбыл? Можно дать справку. Вот запись: “17 декабря в 16.30 Хижняк принял спущенный на воду айсберг
№ 012/276. 18 декабря в 4.00 повел его в порт Гвардафуй, Сомали”.
Затаив дыхание слушали сообщение студенты. Анти не бредил. Все сведения совпадали. Семнадцатое-канун отплытия, место назначения-Сомали. Естественно, что на борту айсберга был сомалийский глайсер.
— Что вам известно о дальнейшей судьбе Хижняка? — допытывался Петруничев.
— Мы не следим за айсбергами, — ответил диспетчер не без раздражения.-У нас в Антарктиде эфир беспокойный. Как раз 19-го началась магнитная буря. С айсбергами поддерживают связь попутные радиостанции. Запросите Кергелен: Хижняк должен был пройти их зону.
Петруничев вызвал еще главного профилактика карьера. Краснолицый усач в лоххматой шапке держался самоуверенно и насмешливо.
— Инфекционный геронтит? Помилуйте, в нашем воздухе микробы не выживают. Старики? Нет ни патологических, ни естественных. Средний возраст наших стариков — двадцать девять лет. Страдают только неумеренным аппетитом.
Петруничев обрезал шутки.
— Нам известно, что капитан Хижняк, покинувший Шеклтон 18 декабря, болен инфекционным геронтитом. Есть основания полагать, что накануне отъезда он уже был бациллоносителем. Я прошу вас выявить всех людей, с которыми Хижняк соприкасался.
— Я это сделаю, конечно,-сказал профилактик гораздо менее уверенно.-Но у нас все благополучно. Вероятнее, Хижняк заразился в пути.
Петруничев выключил экран, лишь после этого сказал:
— Да, вероятнее, он заразился в пути.
— Петя… извини, сорвалось… Петр Сергеевич, не лучше ли нам повернуть, поискать сначала айсберг Хижняка?
— У вас какая-нибудь новая теория, Грицевич?
— Может быть, эта “дыра” находится на самом айсберге. Там же есть всякие углубления, ниши.
— И что с того?
— Я читала, что в одной египетской гробнице археологи заразились неизвестной болезнью от летучих мышей.
— В Антарктиде нет летучих мышей.
— Ну, какие-нибудь тюлени, или рыбы, или черви…
— Бацилла геронтиус не выживает в холодной крови, вы это знаете, Грицевич.
— Но она могла же стать вирулентной, попав в теплую кровь человека.
— Фантазируете все, Грицевич,-сказал Петруничев неодобрительно, но Севе приказал описывать круги надо льдами в ожидании сообщений от санитарного глайсера.
Сообщение пришло через полчаса. Санитары разыскали айсберг Анти. Больной в тяжелом состоянии, в сознание не приходит, на вопросы не отвечает, бредит, лепечет что-то о дыре, где все такие.
— Зачитайте нам судовой журнал, — потребовал Петруничев.
Журнал был сух и лаконичен. Даты. Часы. Координаты. Ледовая обстановка. Ветер. Течение. Так до 23 декабря. Только здесь впервые:
“На борту появилась неизвестная нам болезнь. Признаки: буйное веселье, потом слабость, сонливость, седина, выпадение волос, морщины. Радист в припадке буйства выбросил за борт рацию. Выловить не удалось”.
И на следующий день:
“Радист умер в 6.00. Ввиду явной опасности я разрешил штурману и всем оставшимся в живых покинуть борт айсберга. В 14.00 они вылетели на глайсере по направлению к Дар-Маару”.
И более о болезни ни слова. Числа, часы, координаты… Видимо, оставшись один, Анти считал ниже своего достоинства замечать геронтит. О “дыре” никаких упоминаний.
— Я бы обследовала айсберг все-таки,-настаивала Лада.
— Если “дыра” на айсберге, Хижняк должен был записать о ней в журнале, разве не так, Грицевич?
Ким сказал:
— До сих пор все слова Анти подтверждались. Он говорил, что заразился накануне отъезда.
Это соображение показалось Петруничеву самым основательным, и он снова вызвал поселок Шеклтон.
Опять появился на экране старший профилактик, уже не насмешливый, а встревоженно-озабоченный. Кажется, он сам себя пристыдил за беспечность и теперь старался наверстать время.
— Мы энергично взялись за дело, — сказал он. — Составляем поминутное расписание всех действий Хижняка 17 декабря. До середины дня это оказалось просто: инженеры спускали айсберг на воду, Хижняк принимал участие в спуске. В 16.00 он принял айсберг, взошел на борт, ставил палатку, размещал оборудование. В три часа утра, 18-го, ему подали буксиры, в четыре он начал выводить айсберг с рейда. Только о ночных часах-от 20.00 до 3.00-мы не знаем ничего. В декабре у нас светло в это время, но принято спать. Впрочем, есть одно предположение непроверенное. Вот послушайте нашего льдинного диспетчера.
И он освободил экран, предоставил его белокурому великану с обветренным лицом, шведу или норвежцу, судя по типу.
— 17-го я не видел Хижняка,-сказал тот, рубя слова.-Я видел Хижняка на день раньше. Я сказал, что ледник Шеклтон исчерпан, идет подчистка, интересную тушу вырубить негде. Но к следующему приезду мы перейдем на Ингрид-йола, там ледяная целина. Хижняк спросил: “Как далеко?” Я ответил: “Двести километров. Час полета”. Хижняк любил интересные туши. Он хотел посмотреть.
— Летал ли Хижняк в действительности, мы не знаем,-пояснил профилактик.-Часа два он мог выкроить вечером, но ему надо было выспаться перед отплытием.
— Хижняк любил интересные туши, — повторил диспетчер.-Спать можно и в пути.
— Мы проверим, — сказал Петруничев, подумав. — Мы на крыльях, и двести километров не крюк. А есть там поселки, в этом Ингрид?
— Ни единого человека.
— От кого же мог заразиться Хижняк?
Профилактик пожал плечами.
— Вероятнее всего, в пути. Но я добросовестно провел обследование и педантично доложил вам. У меня есть свидетели на каждый час, кроме периода от двадцати до трех.
Глайсер позволял менять маршрут без труда. Петруничев приказал отвернуть западнее, и через полчаса впереди по курсу встали полупрозрачные сизоватые тучи.
Цвет их становился все насыщеннее, контуры все богаче деталями; еще через десять минут стало видно, что это горы, а не тучи. В просвете между ними лежало что-то беловатое с грязным краем; это и был тот привлекательный для ледонавигаторов массив Ингрид-Йола. Ближе на белом обозначились ступенечки и жилки, потом жилки превратились в пропасти, ступеньки-в изломанные стены, ледовые обрывы, серое стало мореной, хаосом угловатых каменных глыб. Глайсер пронесся над всей этой растревоженной толщей и, погасив скорость, сел на грязновато-белую, мокрую, усеянную мелкими камешками поверхность ледника.