Ото. Но они не поняли еще, какая скука придет к ним с ратомикой.
Ковров. И третья ваша ошибка, Ота, в том, что вы cчитаете людей лентяями. Тоже не новая ошибка, многовековая. Перечитайте историю двадцатого века, вы с удивлением узнаете, что, совсем незадолго до введения бесплатной пищи в первых коммунистических странах, раздавались голоса: “Караул, сытые люди взбесятся от лени! Караул, человечество выродится, если исчезнет голод и жестокая борьба за существование!” И знаете, кто Причал, чьи это были голоса? Сторонников неравенства, сторонников привилегий, капиталистов. Как это случилось, Ота, что вы повторяете доводы капиталистов? Я отречу сам: это оттого, что и вы, и они-против движения вперед, за бег на месте. На самом деле другие люди не ленивее вас, Ота. Всем, как и вам, противно лежать на кушетке. Нормальный человек ищет деятельность и находит. Мои товарищи перечисляли вам оставшиеся сферы деятельности: воспитание детей, строительство, жилье, транспорт, связь, медицина, спорт, искусство… И еще я хочу добавить-удовлетворение любознательности, познание природы.
Г хор. В научных исследованиях возможности ратомики безграничны. Но требуется целый доклад, чтобы только перечислить направления.
Ковров. Вот видите. И наша вина, что мы не предвидели новых задач, не успели подготовить к творчеству всех людей без исключения.
О т а. Ну вот, вы и сами признали: вместо того чтобы облегчить жизнь, ратомика затрудняет ее. Все вынуждены идти в науку. А хотят ли? Еще спросить надо.
Ковров. Я поддерживаю. Давайте спросим…
И к очередной бюджетной книге был приложен протокол бурного спора о последствиях ратомики с таким заключением!
“Прежде чем распределять бюджетное время, ответьте на такой вопрос: “Что вы предпочитаете:
1) вводить радиоснабжение и преодолевать новые трудности, меняя, если понадобится, прежнюю профессию на творческую, или 2) избегая новых трудностей, ограничить радиоснабжение, сохранить прежний порядок жизни и прежнее производство пищи, одежды и мелких предметов — физически более тяжелое, но привычное, не заставляющее переучиваться?”“
На домашних экранах везде: в бамбуковых домах юга и в пенобетонных севера — вновь и вновь спорили Ота, Гхор и Ксан Ковров. Под сенью бананов, берез или бамбука хмурились черные, белые и желтые лбы, пальцы выписывали “за”, “против”, “с одной стороны”, “с другой стороны”. Иные решали сплеча, некоторые часами перекладывали купоны с секундами из пачки в пачку.
Потом связки Зеленых книжек плыли, летели и ехали в Вычислительный центр Чикаго, мигали цветные глазки, метались электроны в полупроводниковых тупиках, телетайпы исписывали цифрами километры лент, Наконец уже в конце ноября на очередном заседании Совета Планеты был объявлен итог:
За радиоснабжение-92,7%
За ограничение — 3,5%.
Воздержались, внесли другие предложения, оговорки-3,8%.
— Спор решен, — сказал Ковров сдержанно, — человечество не любит стоять на месте.
Торжествующий Гхор не был столь деликатен.
— Вам придется сделать харакири, Ота,-сказал он с усмешкой. — Кажется, так поступали ваши доблестные предки.
Ота поклонился со скорбным лицом.
— Я сделаю харакири политическое. Очевидно, я не понимаю нужд и стремлений человека. Следовательно, не могу, не имею права занимать место в Совете Планеты. Прошу принять мою отставку.
— Напрасно, Ота! — крикнул ему Мак-Кей. — Не падайте духом! Люди ошибаются, даже большинство может ошибаться. Нас еще позовут на помощь.
— Лично я, — возразил Ота,-собираюсь сажать хризантемы,
ГЛАВА 15.
УЖЕ НЕ СТУДЕНТЫ
Кадры из памяти Кима.
Пять сосредоточенных лиц на пяти наклонных экранах. В просторной комнате Ким один. И он с упреком смотрит на приборную доску машины ДБ (диагностика болезней).
Идет государственный экзамен.
Машине задана болезнь, уже пятая. Машина описывает симптомы, отвечает на анализы и вопросы Кима, принимает предписания, выдает результат: симптомы, самочувствие и анализы через день лечения.
Диагноз Ким поставил как будто бы правильно-нарушение обмена веществ. Прописал вливание полигормонов, диету. Л машина печатает: “Хуже”. И полчаса, и час бьется с ней Ким, меняет режим и предписания, а машина свое твердит: вХуже”.
И вдруг приходит в голову:
— A ну-ка, еще одна проба!
Конечно, так оно и есть.
— Машине задано упрямое недоверие, — говорит Ким громко. — Она просто не выполняет предписаний.
Пять голов на экране кивают одобрительно. Веселый старик справа, улыбаясь, подмигивает Киму.
— Как вы считаете,-говорит председатель,-сумеете вы работать врачом или предпочли бы учиться еще год!
Таким традиционным вопросом кончался государственный экзамен.
“Да, сумею”,-отчеканила Лада. Нина ойкнула: “Ой, не могу, решайте сами!” Ким ответил не сразу, спросил себя придирчиво, не самолюбие ли его подбадривает, не боится ли он отстать от Лады. Конечно, он не совершенство, но достигнешь ли совершенства, проучившись и еще десять лет? Когда-нибудь надо начинать работать, выплачивать долги старшим. “Пора, пожалуй”, — сказал он вслух. А Сева не сомневался ни секунды. “Смогу, конечно!”-воскликнул он. И получился конфуз. Один из экзаменаторов сказал, что Сева слишком самоуверенно ставит диагноз, мало советуется с машинами. Сева и в самом деле не доверял машинам: у него еще со школы были нелады с математикой. Смущенный и обескураженный, он сутки ругал экзаменаторов придирами, узколобыми консерваторами и педантами. Но на другой день резко переменил фронт: “Ребята, они правы! Какой я врач? Недоразумение! Легкое выучил, трудное обошел. Анти нет, он бы мне прописал. От собственной лени человек опозорился. Ну ладно, лень-это не глупость, объявляю лени войну. Год вы не видите весельчака Севы, через год я знакомлю вас с медицинским математиком Шумским. Слово!”
Итак, Сева зарылся в книги, а Ким с Ладой получили по триста человек подопечных и приступили к работе, именно такой, какую Ким-десятиклассник некогда видел на Волге.
Ежедневно поутру он приходил в машинный зал, выписывал номера и фамилии, у которых горели красные лампочки. В сырую погоду они напоминали обо всех слабых горлах и слабых бронхах, в жаркую-о слабых сердцах и слабых сосудах. А когда подходили праздничные дни с обильным угощением, лампочки зажигались возле “слабых желудков” и “слабых печеней”. И Ким терпеливо вызывал к браслету всех предрасположенных к болезни, вежливо напоминал: “Поберегитесь сегодня, будьте умеренны в еде!”
Покончив с красными лампочками, он приступал к желтым.
Желтые лампочки обозначали хронически слабых, требующих ежедневного внимания: младенцев, стариков. инвалидов или толстяков. Толстякам надо было повторять постоянно: “А вы соблюдали режим? Зарядку делали? Жирного не кушали?” Пожилые нуждались в отдыхе, только отдых оттягивал старость. Нервных следовало успокаивать и подбадривать, для них радость была полезнее сотни процедур. И в обязанности Кима входило посылать письма куда-нибудь в Чили, в Гренландию или на Луну:
“Уважаемый (ая)…
Прошу вас найти время и написать подробное письмо вашей матери.
Еще лучше, если вы приедете к ней дня на три. Имейте в виду, что ваш приезд прибавит ей по крайней мере год жизни. Не так уж трудно прилететь с Луны (из Гренландии, из Чили) ради родной матери…”
Многие подопечные сразу подружились с Кимом, особенно женщины, матери, хранители жизни и здоровья своих семейных. Одна молодая мама каждый день по полчаса рассказывала Киму, как спал, улыбался, чихал и кушал ее первенец. Несколько старушек с охотой сообщали новости о болях в пояснице и в коленках. Девушки из подопечных охотно болтали с молодым доктором… просто так, не о болезнях. Одна даже пригласила Кима на день рождения.
А мужчины нередко с раздражением встречали авонок профилактика: “Не хочу слышать о режиме, доктор, всю жизнь не лечился”, “Доктор, оставьте меня в покое, я хочу кушать и толстеть в свое удовольствие”. Так продолжалось до первой серьезной болезни. Потом тот же толстяк благодарил Кима.