– Тогда, надеюсь, до вечера, дорогая.
– До встречи, дорогой.
Их обмен любезностями тоже был своего рода традицией, которую обоим нравилось соблюдать. Доминик испытывал к Хейли щемящую нежность, и почти такие же чувства он питал и к Мэттью, только всё это приукрашалось едва заметным желанием быть ближе, касаться, наблюдать внимательно и запоминать каждое его движение, чтобы после вспоминать или предугадывать.
***
До половины двенадцатого Доминик успел плотно позавтракать, наведаться в магазин и даже привести в порядок то, что творилось у него на голове. В последнее время он не обращал внимания на то, насколько отросли его волосы, как сильно они вились из-за высокой влажности и шла ли вообще подобная длина к его лицу. И, повертевшись перед зеркалом и вылив на голову почти всё содержимое одного из флакончиков, он обнаружил, что уложенные светлые волосы вполне гармонируют с его лицом – немного усталым, но всё же выглядящим довольно прилично.
Он всегда следил за своей внешностью, отдавал предпочтение дорогим рубашкам и узнаваемому парфюму, но за последний год значительно подзабыл навыки джентльменского набора. Доминик знал, что воспоминания никуда не уйдут, а память о человеке, с которым он прожил столько лет, навсегда останется в его сердце, но… Пора было двигаться дальше, как бы ужасно это ни звучало. Он мог остаться посередине жизненного пути, оплакивая собственные потери, мог зацикливаться на тех вещах, которые напоминали ему о прошлом. А мог просто-напросто помнить о Джиме, и от одной мысли о его светлых глазах умирать от нежности по своему прошлому, которое, увы, никак нельзя было вернуть.
Доминик всё ещё мог испытывать чувства – простые или противоречивые, но при этом он продолжал быть самим собой. Четырнадцать месяцев назад единственным желанием было отправиться следом за тем, без кого он не представлял своего существования, а теперь – жить, чего бы это ни стоило. Радоваться мелочам, быть внимательным и хорошим учителем, стать примером для Мэттью, постараться отбросить грязные мысли куда подальше. Джим наверняка не хотел бы, чтобы Доминик зацикливался на прошлом, а продолжил жить так, как делал бы это вместе с ним.
И это не было жалким оправданием собственного внезапного порыва творить добро вокруг. Доминик оставался закрытым и борющимся ежедневно с подкатывающей депрессией человеком, но при этом он мог пообещать себе, что попытается исправиться – стать лучше, хотя бы ради памяти о тех людях, кого он проводил в последний путь раньше времени.
***
Без пяти минут двенадцать Доминик подъехал к дому семьи Беллами и остановился, ожидая в машине, прекрасно зная, что Мэттью не опоздает и выйдет ровно в полдень. Что, собственно, и случилось, стоило ведущей на радио объявить о выпуске новостей, который шёл каждый час в одно и то же время.
Беллами выскользнул из-за двери, опасливо поглядывая назад, и Доминик понял, что он боится разбудить пришедшую с работы и отсыпающуюся маму.
– Она очень устала, – без предупреждения сказал Мэттью, стоило ему сесть в машину. – Мне так хотелось бы помочь ей, но у меня нет никаких возможностей. Разве что начать играть на гитаре где-нибудь в метро…
– Не думаю, что это хорошая идея, – прокомментировал Доминик, заводя мотор. – Куда ты хочешь поехать?
– Мы могли бы… ну, просто съездить куда-нибудь?
– Именно об этом я тебя и спрашиваю, – Доминик улыбнулся, склоняя голову к Мэттью, и тот ответил странным взглядом.
– Я хотел бы посмотреть дом, где вы выросли, вы говорили, что там недалеко речка…
– Туда ехать около часа, но если ты хочешь, мы поедем, – Доминик выехал на главную дорогу и прищурился, вглядываясь в знак, запрещающий поворот; он так давно не был в том районе, что ему пришлось пару минут вспоминать маршрут.
– Если нельзя, то ничего страшного, есть много мест, куда мы могли бы поехать.
– Есть, и мы побываем везде, где ты захочешь.
Потакать желаниям Мэттью было приятно, и Доминик важно ухватился за руль, едва сдерживаясь, чтобы не задрать гордо нос, когда Беллами улыбнулся и буркнул тихое «спасибо» себе под нос.
Всё время в пути он не прекращал болтать, рассказывая то о школьных казусах, то сплетничая, как какая-нибудь девчонка, о своих одноклассниках, что вызывало у Доминика только тихие смешки, то болтая ногами из стороны в сторону, пока он не скинул обувь и не устроился ещё удобнее в кресле. Слушать его было интересно, и Доминик даже выключил радио, когда Беллами принялся вести монолог о том, сколько звёзд на небе ему удаётся насчитать в безлунную ночь над их домом даже зимой.
Мэттью был любознательным и болтливым, но словесный поток, который он изливал на Доминика, не раздражал, а напротив – умиротворял и отдавал в груди тягучей истомой, словно кто-то невесомо гладил по затылку, отсылая кучу мурашек по спине. Ховард, останавливаясь на светофорах или пешеходных переходах, поворачивал голову и смотрел Мэттью в глаза, и тот замолкал на секунду, прежде чем продолжить, но перед этим облизывал свои обветренные красноватые губы.
И тогда Доминик впервые позволил себе, коря за слабость и напоминая об обещании даже не думать об этом, мысль о том, как, должно быть, приятно было бы целовать эти губы. Неумелые, чуть обветренные, тонкие и изящные, и как бы отреагировал Мэттью на это – оттолкнул бы Ховарда, виня во всех смертных грехах, или же ухватил пальцами за шею и притянул к себе, возвращая ласку, наслаждаясь этим касанием так, как наслаждался сам Доминик своим первым поцелуем в пятнадцать лет. Вся его жизнь начала вертеться вокруг этой цифры – опасно мигая, словно растягивая в воздухе предупреждающий транспарант; соблазняя, подкидывая в голову такие образы, что руль под пальцами начинал скользить из-за вспотевших ладоней.
На подъезде к пригороду Доминик сверил показатели на приборной панели и прикинул, нужно ли заехать на заправку, чтобы заправить бак, лишая себя возможности заглохнуть где-нибудь на полпути.
– Мы почти на месте, – сказал Ховард, поражаясь тому, как сильно разнились городские виды и то, что он видел из окна машины.
– Здесь красиво, а ведь зимой сложно найти что-то, радующее глаз, – озвучил его мысли Мэттью, меняя снова позу так, что одно его колено оказалось в опасной близости от далеко не автоматической коробки передач, на ручке которой покоилась рука Доминика.
– С тех пор, как родителей не стало, я здесь не был.
– Должно быть, они были замечательными людьми, – Беллами сел нормально и повернул голову к Доминику.
– Думаю, что ты прав. Они воспитывали меня достаточно хорошо, раз уж я не растерял к тридцати пяти все правила приличия.
Осмыслив то, что только что сказал, Доминик прочистил горло и остановил машину, завидев дальше по дороге знак, запрещающий парковаться в том месте, где он надумал. До дома, где он провёл почти двадцать лет своей жизни, было рукой подать, и Ховард выбрался из машины, а Мэттью последовал его примеру.
Если не брать в расчёт серость поздней осени, то здесь было красиво даже в это время года. Беллами заозирался по сторонам и распахнул рот, когда завидел с другой стороны церковь, вокруг которой собралась толпа желающих замолить свои грехи.
– Это же служба! – воскликнул он, а Доминик обошёл машину, останавливаясь рядом с ним, чтобы тоже иметь возможность наблюдать за тем, как люди выходят из высоких дверей церкви.
– Она уже закончилась. Обычно месса начинается в десять утра, и к полудню всё действо завершается, но в этот раз что-то заставило их затянуть с окончанием. Эта церковь построена в четырнадцатом веке, и сегодня я убедился, что она простоит ещё столько же лет, сколько существует. В шестнадцатом её частично перестроили, и теперь она выглядит так, как её оставили при последней реставрации.