– …а потом вы поставили Моргану двойку, он рассказывал это мне с такой ненавистью, как будто вы лишили его карманных денег на месяц, – он снова облизал пальцы, хлебнул чай и потянулся к коробочке с едой.
– Может быть, я и бываю излишне строг с учениками, но ни один из родителей ещё не жаловался, – Доминик последовал примеру Мэттью и сделал глоток из своей кружки, морщась от удовольствия. Вкус у чая был превосходным, не зря он столько томился в тёмном шкафу, ожидая своего часа.
– Наверное, именно поэтому за почти четыре месяца я ни разу не получил у вас плохой балл.
– Но ты молчал весь октябрь, – напомнил Доминик, надеясь, что его тон не звучал слишком поучительно. За столько лет преподавания было сложно отделаться от подобной привычки, и даже Хейли с Джимом жаловались на его излишнюю занудность, когда дело доходило до нравоучительных бесед.
– Но я писал сочинения довольно неплохо, не так ли? – самодовольно заметил Мэттью, задирая нос и глядя прямо в глаза.
– Верно, но тебе просто повезло. Я не решался спрашивать тебя на уроках, боясь, что ты не подготовился.
Они несколько минут ещё поговорили об учебных формальностях, даже зацепили мимоходом тему завтрашнего занятия, а после Доминик всё же озвучил вопрос, вертящийся в голове последние полчаса.
– Почему ты перевёлся в нашу школу, Мэттью?
Тот помолчал, и только после того как дожевал, ответил.
– Мне не очень повезло с учителями.
– У тебя был конфликт с кем-то из них в старой школе?
– Что-то вроде того, это не очень интересно, сэр.
Повисло молчание, за которое Доминик мог додумать что угодно, предполагая и анализируя, надеясь, что этот конфликт не включал в себя…
– Знаете, мистер Андерсон говорил, что так нужно.
Сердце замерло в груди, и Доминик перестал дышать, вскидывая ошарашенный взгляд на Мэттью.
– Повторял, что нет ничего плохого в том, что я остаюсь после занятий один, потому что заслужил этого. Я не знал, почему именно; мне было, кажется, двенадцать, – Мэттью собрал кончиком пальца крошки на столе в одну маленькую кучку и принялся измельчать их в хлебную пыль. – Он ничего не делал, просто занимался своими делами, иногда поднимал голову и смотрел на меня долгим задумчивым взглядом, а после отпускал, с усмешкой напоминая о том, что школьный автобус отъезжает через две минуты. И я бежал через всю школу, а потом через двор – и всегда успевал, запыхавшийся и не понимающий, что происходит.
Он замолчал, чуть поворачивая голову вбок и протягивая пальцы к стоящему рядом цветку. Доминик даже не знал, как он называется, но иногда заходил полюбоваться именно им. Крупные ребристые листья, толстый ствол и яркие розовые цветы пару раз в квартал – это всё, что ему было нужно знать. Но мысль о тепличном цветке была лишь попыткой отогнать от себя страшные мысли, пока он ждал, что Мэттью продолжит рассказ.
– Так повторялось два года, и это стало привычкой, понимаете?
Доминик понимал. Ведь именно так Мэттью поступил и с ним, только на этот раз именно Беллами удерживал своего учителя до последнего, а после, наговорив на одном дыхании множество слов, исчезал за секунду, несясь по коридору.
…чтобы успеть на школьный автобус.
– Это случилось в прошлом году, второго сентября. Он снова оставил меня после уроков, долго ходил вокруг стола, а потом положил руку мне на плечо, сжимая больно и требовательно, и я попытался высвободиться. Мистер Андерсон ничего не говорил, только держал и не позволял мне встать с места, всё той же рукой усаживая на место.
Закрыв глаза, Доминик опустил голову, не в силах осмыслить получаемую информацию.
– А потом он наклонился ко мне и зашипел прямо в ухо что-то о том, что я наверняка хочу того, что он мог бы мне дать. Я не понимал, о чём он, и не совсем понимаю до сих пор, но его тон заставил меня подорваться с места и исчезнуть в дверях кабинета. После этого я больше не захотел ходить в эту школу, и мама перевела меня туда, где я учусь теперь.
– Почему я, Мэттью? – это было единственным, что Доминик смог выдавить из себя.
– Я не знаю, сэр. Я настолько… настолько привык к этому, что…
Он запнулся и замолчал, но Доминику и без этих невнятных объяснений было понятно всё, что только можно было осмыслить самостоятельно. Привычка оставаться после уроков осталась у Мэттью после прошлой школы, но откуда возникло желание говорить Доминику о том, что он «лучше, чем может себе представить»? И был ли тот месячный перерыв попыткой Беллами отречься от этой дурной зависимости, которая мешала ему наслаждаться юностью. Он не был жертвой конченного извращенца, потому что обстоятельства сложились в его пользу, у него не было моральной травмы – лишь непонятный моцион действий, заставивший выбрать Ховарда.
– Я был уверен, что вам можно доверять. Вы бы никогда… никогда не сделали мне больно.
– Откуда ты знаешь? – Доминик усмехнулся.
– Тогда я не знал, но теперь уверен в этом. Тот, кто пережил сильное потрясение, вряд ли сделает хоть отчасти так же больно тому, кто доверяет ему.
Здесь Мэттью был безоговорочно прав, но эта уверенность, граничащая с юношеским максимализмом, отчего-то вызвала волну возмущения внутри. Доминик резко встал и последовал в противоположный угол комнаты, застывая рядом с очередным высоким горшком с цветком, оглаживая его пыльные листья пальцами.
========== Глава 6 ==========
– Вы были лучше остальных только потому, что не позволяли себе быть грубым ни с кем, и мне это понравилось, – Беллами вздрогнул, когда палочки в его пальцах разъехались, и лапша упала обратно в коробочку.
– Это не делает меня особенным, Мэттью, – Доминик отодвинул от себя свою порцию еды и посмотрел во внимательные глаза Беллами; тот смотрел как заворожённый, даже забывая привычно улыбаться, и ждал чего-то. – Так должны поступать все учителя – быть вежливыми, доносить знания до учеников и… на этом их полномочия заканчиваются. Они не имеют права ничего требовать от тебя, понимаешь?
– Именно поэтому я и остался тогда впервые – это был вторник, пятнадцатое сентября.
– Я веду себя точно так же, как и десятки других учителей, и это…
– Вы ошибаетесь, сэр, – то, с какой уверенностью Мэттью произнёс эти слова, заставило Доминика замолчать, потому что он и в самом деле не знал, что себе позволяли другие учителя, как вели себя с учениками на факультативных занятиях, как мотивировали учеников посещать благотворительные акции, какими способами призывали к тишине на уроках.
Всего этого Ховард и в самом деле не знал, потому что раньше не особенно интересовался, предпочитая участвовать в школьной жизни по минимуму, не обмениваясь с другими преподавателями «ценным опытом» где-нибудь во время обеда в столовой. А после наступил тот самый критический момент, когда его и вовсе перестали волновать чужие переживания – он просто вёл занятия, относился совершенно наплевательски к посещаемости, а потом хладнокровно расставлял неудовлетворительные баллы, чем и вызывал уважение учеников – он не давил на них, не заставлял учить свой предмет, а попросту ставил всем то, чего они заслуживали, никогда не повышая голос.
– Именно ваше безразличие и делает вас лучше остальных.
– Со временем твоё мнение изменится, потому что равнодушие тоже бывает разным.
– Может быть, и так. Но пока что я думаю, что ваша холодность имеет право восхищать меня.
Мэттью во всей своей непредсказуемости был необъяснимо последовательным, объяснял свою точку зрения бегло и поверхностно, но при этом умудрялся звучать уверенно.