Они сидели на маленькой кухне, и ограниченность пространства нисколько не смущала, а напротив – создавала интимное уединение, о котором Доминик тут же попытался забыть, стоило подобной мысли возникнуть в его голове.
– Ты не должен быть удивлён, это случается в девяноста девяти процентах случаев, – как бы Доминику ни хотелось говорить подобного, эти слова сами сорвались с языка.
– Я знаю. И мне не особенно интересно, есть ли у меня маленькие брат или сестра, – он капризно скривил губы.
– Даже если и есть, ты не обязан с ними знакомиться. У тебя есть мама, этого достаточно.
– И вы.
Это прозвучало неожиданно, и Доминик, не успевший подготовиться к подобному откровению, замер с вилкой во рту.
– С вами мне так легко, – продолжил Беллами, отпивая из стакана то ли чай, то ли сок. – Мэри спрашивает, почему я не хочу сходить с ней куда-нибудь, а мне… мне нечего ей ответить.
– Может быть, стоит хоть раз посвятить время этой милой девушке? – Доминик откровенно кривил душой, называя её подобным образом.
Каждый раз, когда он видел Беллами на переменах или перед уроками с этой девицей, хотелось подойти и заставить их держать дистанцию в, как минимум, метр, а заодно и стереть с её лица тонну косметики, которую она накладывала на себя, чтобы выглядеть взрослее. И это у неё получалось мастерски – при её пятнадцати ей можно было дать все двадцать, но это не делало ей особой чести.
– Я не хочу, – твёрдо ответил Мэттью, и желание сыпать вопросами и предложениями отпало.
Появился только очередной порыв обхватить эти тонкие и длинные пальцы, неловко мнущие салфетку, и не отпускать их до самого ухода.
Доминик недостаточно хорошо помнил себя в возрасте Беллами. Определился ли он тогда точно со своей ориентацией, принял ли её, как нечто само собой разумеющееся, раз в шестнадцать уже имел первый контакт с кем-то своего пола. Но он также и понимал, что все люди разные, и Мэттью мог не желать дружить в более близком плане с Мэри только потому, что ему это было не интересно.
– Ты должен понимать, что твоё нежелание общаться с ровесниками может вызвать подозрение не только у твоей мамы, но и у всех остальных, – обычно Доминик предпочитал не думать о том, как странно было то, что он подвозил Мэттью каждый день до дома, как часто бывал у него в гостях, и что при этом могли подумать болтливые сверхдогадливые школьники и учителя, а заодно и соседи семьи Беллами.
– Почему же, сэр? – Беллами перестал мучить салфетку и внимательно глянул на Доминика.
– Потому что всё своё свободное время ты проводишь со мной, – что он мог ещё сказать?
– Я не вижу в этом ничего странного, – ответил Мэттью и принялся доедать острый соус прямо ложкой.
Доминик не взялся ничего доказывать ему, потому что опасался, что Беллами и в самом деле не думал об их совместном времяпрепровождении чаще, чем это требовалось. Было видно, что он наслаждается обществом Ховарда, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы не задавать неуместных вопросов, а также не пытаться намекнуть ему хоть как-то, к чему это могло привести.
«Кажется, ничего не может быть странней того, что мы оказались в безлюдном лесу вдвоём», – тут же пронеслось в голове, и Доминик едва заметно вздрогнул, прикусывая губу.
Общение с Мэттью и уравновешивало его, успокаивая, и раззадоривало нервы не хуже факта уже совершённого преступления, забирая последний покой. Рядом с ним было уютно, а темы для разговоров если и кончались, то он с лёгкостью переводил беседу в откровенный монолог, болтая о себе. Казалось, Ховард знал о нём всё, но в то же время пребывал в полнейшем незнании относительно элементарных вещей, спрашивать о которых было бы если не подозрительно, то уж точно неловко.
Предпочитая не углубляться в анализ логики пятнадцатилетнего подростка, Доминик встал и под нескончаемый поток информации от Мэттью принялся складывать грязную посуду в раковину, чтобы потом помыть, хоть тот каждый раз и стоял над душой, убеждая, что необязательно это делать. Но Ховард имел много дурацких привычек, в том числе и убирать за собой везде, где ему доводилось учинить беспорядок.
– Послезавтра начинаются каникулы. Почти месяц безделья! – воодушевлению Беллами можно было позавидовать, и Доминик чуть повернул голову, чтобы улыбнуться ему.
– Наши планы в силе? – спросил он ради приличия, прекрасно зная, что тот не переменил бы своего решения, даже если бы его заставили это сделать.
– Вы ещё спрашиваете, – Мэттью растянул губы в улыбке и заправил непослушную прядь волос за ухо, вставая и оказываясь рядом. – Давайте я домою, – он потянулся к тарелке, которую Ховард держал в руках, и неловко попытался забрать её, пробираясь пальцами под струю воды.
– Думаешь, мытьё пары тарелок и вилок утомит меня? – он усмехнулся. – Я не такой старый.
– Вы не старый, – ответил Беллами, не раздумывая ни секунды. – Не то чтобы я особенно разбирался, но мне кажется, что для вас жизнь только начинается.
– Почему ты так думаешь? – их руки пересеклись на одной из тарелок, и Ховард был по-прежнему полон решимости закончить начатое самостоятельно.
– Он много значил для вас, – не было нужды уточнять, о ком именно говорил Мэттью, – и, возможно, боль утраты для вас будет длиться едва ли не больше, чем всё то время, что вы провели вместе…
Доминик молча перекрыл напор воды, и Мэттью безропотно поставил тарелку в раковину, следя внимательно за тем, как Ховард вытирал руки полотенцем, висящим на стене, а после вздрогнул, когда на его плечи опустились ладони, привлекающие к себе. Это объятье было нужно не столько Ховарду, получившему долю утешения, как самому Беллами, понёсшему в жизни какую-то потерю, о которой он до сих пор не рассказал, стойко держа это в себе.
– Мне было нелегко, но… – начал Доминик, чувствуя, как волосы Беллами щекочут подбородок, пока тот прижимался к нему, обняв в ответ. – Всё лучшее от горя хорошеет, и так после всех бесчисленных утрат во много раз я более богат. Кажется, именно так писал Шекспир, – закончил он, прикрывая глаза и обнимая Мэттью крепче, чувствуя, как тот стискивает руки у него за спиной. – Воспоминания – всё, что осталось у меня, и ничто не в силах лишить их меня, потому что они не только в голове, но и в сердце.
Он не переживал об излишней возвышенности собственных слов, зная, что Беллами примет их беспрекословно, и почувствовал, как тот кивает, утыкаясь острым подбородком Доминику в ключицы. Их разница в возрасте и росте позволила проделать подобный манёвр, но Ховард был уверен, что Мэттью вполне смог бы вырасти на голову и больше, даже обогнав его самого по росту.
– Но я не чувствую былой боли, знаешь? – Доминик улыбнулся, ощущая себя счастливым хотя бы на секунду, чувствуя пальцы Мэттью, сжимающие ткань его рубашки на спине.
– Знаю, – тот только кивнул. – С вами так хорошо.
– Как и с тобой. Даже с Хейли я не чувствую себя так свободно.
– Это та самая подруга детства?
– Именно. Она поддержала меня в ту ночь, когда телефонный звонок принёс страшную весть.
– Мне очень жаль, сэр, так жаль… – Мэттью уткнулся носом Ховарду в плечо и втянул воздух через нос, и этот жест так легко было уловить.
– Прошло достаточно времени, чтобы я перестал думать, что жизнь закончилась. Она продолжается, и я не ощущаю больше себя всеми покинутым человеком.
– У вас есть Хейли, – произнёс едва слышно Беллами.