– И ты. Ещё у меня есть ты.
Они так и продолжали стоять у раковины, обнявшись, в тесной кухне маленькой квартиры семьи Беллами. Тот дышал размеренно и тихо, и сам Доминик изо всех сил пытался делать так же, прикрыв глаза и распахнув рот, радуясь, что Мэттью не мог видеть его лица.
– Ваша сестра, она не навещает вас здесь?
– В последний раз я видел её на похоронах нашей матери. Как я уже говорил, ей больше нравится там, где не идёт круглый год дождь, который не могут предсказать даже метеослужбы, – Доминик попытался ответить позитивно, но невольно горько усмехнулся.
– Пойдёмте в зал, – Беллами оторвался от него резко и исчез в дверях, оставляя после себя только тепло там, где он касался ещё несколько секунд назад.
***
Через час Беллами начал дремать, уложив голову на колени Доминика, пока они сидели на диване и разговаривали о малозначимых вещах. Этот маленький диван стал для них чем-то вроде единственного места, где можно было нормально устроиться в небольшой квартирке, если не брать в расчёт кухню, где помимо утвари для готовки и стола с парой стульев ничего больше не было, да и не вместилось бы.
На часах была половина девятого вечера, и все правила приличия заставляли Доминика думать о том, что он должен начать собираться если не прямо сейчас, то в течение часа точно должен был прибыть домой, успеть почистить зубы и приготовиться ко сну. Мэттью заворочался и уткнулся носом в ткань брюк Ховарда, и от этого мысли с размеренно-бытовых резко сменились чем-то далеко не таким приличным. Но Доминик знал, что стоило себе лишь раз позволить что-то подобное, и назад дороги уже не было бы.
Беллами снова повернулся на диване, прижимаясь ближе и замычал, сонно потягиваясь. Он просыпался медленно, никуда не спеша, а Ховард над ним едва дышал, боясь спугнуть это зрелище – растрепавшиеся тёмно-русые волосы, распахнутые удивлённые глаза и едва заметная улыбка на губах.
– Я снова уснул, – изрёк Мэттью, перевернувшись окончательно на спину и глядя Доминику в глаза.
– Скоро придёт Пол, – напомнил Доминик, растянув губы в улыбке; он и сам бы не отказался, чтобы каждое пробуждение сопровождалось подобным теплом макушки Мэттью на бедре.
– Он всё равно не зайдёт, какая разница?
– И мне пора домой, – говорить это хоть и не хотелось, но фраза сорвалась с языка сама по себе.
– Останьтесь ещё на немного.
Соблазн был слишком велик, и бороться с ним совсем не хотелось. Хотелось остаться как можно дольше, оставаясь в подобной позе ещё, как минимум, часа два, а после оставить сонного Мэттью на этом же диване, касаясь на прощание его волос, выскальзывая после этого за дверь, чтобы уехать в безлюдный и холодный дом, который был слишком велик для него одного.
В дверь позвонили не так уж и внезапно, но Беллами всё равно подорвался и поспешил открыть брату, чтобы совершить свой привычный ритуал. Он каждый раз говорил с ним несколько минут, убеждая, что всё хорошо, а после захлопывал дверь за его спиной и возвращался к Доминику, сидящему в гостиной и чувствующему себя каким-то преступником, затаившимся за занавеской в ванной комнате.
– Почему Полу бы просто не звонить? – проворчал Мэттью уже там, начиная шумно открывать замок на двери.
Этот визит ничем отличался от предыдущих – старший сын четы Беллами дежурно спросил, всё ли в порядке, выдал пакет с продуктами и скрылся в темнеющей дали, где его с нетерпением ждали жена и маленькая Аннабелла. А Доминик продолжал сидеть в гостиной, не издав ни единого звука, и даже боясь лишний раз двигать руками, чтобы случайно не скрипнуть пальцами об обивку дивана. Вряд ли Пол мог предположить, что в гостиной его младшего брата мог сидеть его учитель, задержавшийся до неприличия поздно. Часы показывали девять часов вечера, и домой катастрофически не хотелось, так же как и покидать это уютное насиженное место, особенно когда рядом приземлился Мэттью, тяжко выдыхая.
– Каждый раз я чувствую себя героем шпионского боевика, – он скорчил смешное лицо, забираясь с ногами на диван. – Знаете, вы могли бы остаться здесь, если хотите.
Доминику едва удалось сдержать лицо, прежде чем он склонил медленно голову, усиленно делая вид, что раздумывает над этим волнующим предложением. Мэттью играл с огнём, даже не подозревая об этом, продолжая сидеть рядом на диване и вертеть в руках какую-то книжку, которую ему нужно было прочесть для уроков на следующий день. Кажется, он не вкладывал в свои слова никакого смысла, кроме заботы о том, что Ховарду было нужно собираться и выходить на улицу, заводить машину и ехать домой, чтобы наутро встретиться с Беллами уже в школе. В последний учебный день перед затяжными рождественскими каникулами.
Мысль о том, сколько у Доминика могло бы быть встреч с Мэттью, приятно засосала где-то в желудке, и он вынырнул из своего приятного забытья, моргнув пару раз, даже не представляя, что можно ответить на такое предложение.
– И мы утром могли бы поехать в школу вместе, знаете… – он снова поменял позу, укладываясь головой Доминику на бёдра, давая тому передышку в отчаянных попытках осмыслить своё положение. – Я бы хотел хоть раз добраться туда не на автобусе, а с вами.
Беллами продолжил рассуждать о том, что они могли бы послушать по дороге, будто бы они не делали этого на пути назад, рассказывать о купленном днём ранее диске и воодушевлённо комментировать каждую песню оттуда, позабыв, видимо, о том, что Доминик так и не выказал своего согласия или же отказа.
– …я мог бы его вам включить! – закончил он, резко соскакивая со своего места.
Его ребячество доводило до сладкого исступления своей непосредственностью, и Доминик натянуто улыбнулся ему, кивнув, когда Беллами повернулся, демонстрируя пластиковую коробочку с чёрной обложкой, посередине которой была белая буква «X». Он ринулся к музыкальному проигрывателю и вставил блестящий даже в свете ламп диск, тут же нажимая на кнопку «воспроизвести». Он делал что угодно, лишь бы не отпускать Ховарда домой, и это воодушевляло куда больше всей музыки мира.
Доминика занимала не столько музыка, сколько реакция Мэттью на такое простое явление. Он занимался в музыкальной секции, и это не было большим секретом, который тот оберегал бы ото всех, но и никак не пытался обычно демонстрировать свой талант, лишь однажды сыграв на гитаре, взволновав Ховарда одним только этим.
Беллами замер, когда первая вступительная песня без слов закончилась, и со следующей уже начал изображать игру на гитаре, перебирая пальцами в воздухе, вообразив себя великим гитаристом, коим он мог бы легко стать, если бы задался подобной целью. Он был талантлив в этом, но заниматься саморазвитием ленился, отлынивал изредка от занятий в секции, предпочитая спать по субботам, вместо того, чтобы рано утром вставать и ехать своим ходом на общественном транспорте. Доминик пару раз мягко журил его за подобные прогулы, а Мэттью показывал ему язык и выдавал что-нибудь необычайно прекрасное на простой акустической гитаре, доказывая одним только действием, что ему не нужен был учитель в этом деле.
Утомившись после третьей композиции, он устало опустился рядом с Домиником, убавив громкость музыки, и запрокинул голову на спинку дивана, пытаясь пригладить растрепавшиеся волосы.
– Музыка – не единственное, чем бы мне хотелось заниматься, – внезапно начал он. – Я хотел бы путешествовать, много и часто, но… но все разъезды в моей жизни были связаны исключительно со сменой школ, спортивных и музыкальных секций и передвижений неуёмных мыслей внутри. Моя голова – эпицентр маленькой трагедии, в которой я никогда не хотел принимать участия. А теперь хочу, – он прервался, чтобы глотнуть воздуха. – Если там будете вы.