— Объявим построение или подождем еще? — спросил Борисов. — Остальные, может быть, совсем не придут.
— Черт с ними! — буркнул Таккинен. — Лучше уж пусть красные их прикончат, чтобы нам на них не тратить патроны. Пусть люди идут отдыхать. Только не забудь выставить дозоры. От этого сброда никакого толку. Только жрать мастера да пятки смазывать. Бандиты проклятые.
— Господин главнокомандующий, не следовало бы употреблять это слово, — осмелился заметить Борисов. — Идите и вы отдыхать.
Отряд расположился в деревне, выставив, дозоры на всех направлениях. Застать врасплох его теперь не могли.
Подложив под голову вещевой мешок, Васселей растянулся на полу чьей-то избы, втиснувшись между спавшими вповалку мужиками. На улице потрескивал мороз, но в избе было тепло и душно. По двору проскрипели шаги. Кто-то с кем-то обменялся несколькими словами, сказанными полушепотом, потом слышно было, как пришедшие искали дверь в темных сенях, наконец открыли ее и, войдя в избу, стали на ощупь подыскивать себе место среди спавших. Это был кто-то из отставших. «Пришлось-таки вернуться. Неужели им некуда было деваться?» — подумал Васселей. Ему вспомнились сказанные кем-то, кажется Кирилей, слова о том, что они похожи на несчастных, которых унесло на плету в открытое озеро. Если и упадешь с плота, все равно — хочешь не хочешь — вскарабкаешься на плот, хотя ветер и гонит его совсем не туда, куда бы тебе хотелось.
Одни и те же гнетущие мысли преследовали Васселея. Казалось, все это был один кошмарный сон, который никак не кончался. Вчера, уходя с заимки, он утешал себя надеждой, что теперь они станут солдатами и будут вести открытый бой. Сегодня Васселею было стыдно. Он понимал Таккинена, с которым у него было одинаковое понятие о воинской чести: ведь оба они чувствовали себя бывалыми солдатами. Еще больше Васселея угнетала вчерашняя встреча с Юрки Лесоненом. Да, пришлось ему опять вскарабкаться на плот. Пусть несет куда угодно. Впрочем, бывает, что в лодке хотя и гребешь изо всех сил, тебя уносит ветром в сторону.
…Давно это было, очень давно. Они с Анни поехали за сеном за озеро. Накосили сена, насушили и стали грузить его в лодку. Столько нагрузили, что Анни испугалась и стала умолять не ехать с таким грузом, тем более что на озере поднимался ветер. Но Васселею хотелось показать свою удаль. Чем дальше уходили от берега, тем сильнее становился ветер. Васселей тут и сам пожалел, что поехали. Да было уже поздно жалеть. Еще он сожалел о том, что посадил на весла жену, а сам сел править. Поменяться местами они уже не могли. Для этого им пришлось бы обоим перебираться через высокий воз сена, а лодку уже бросало из стороны в сторону. Стараясь перекричать ветер и грохот волн, Васселей кричал из-за сена Анни, чтобы она гребла сильнее. Анни плакала от страха и гребла, гребла. Васселей, налегая на гребок, изо всех сил помогал жене. Волны захлестывали лодку, били через край. Сено промокло, отяжелело. Лодка оседала все глубже.
— Поверни лодку. По ветру держи! — слышал Васселей крик Анни, но опять не послушался. А надо было. Ветром лодку вынесло бы к берегу, пусть не к своему, но все же… Когда Васселей понял это, было уже поздно. Лодку залило водой, и она начала тонуть. До этого их качало, словно они были на качелях, бросая то вверх, то вниз. Вдруг качка прекратилась, волна хлестнула Васселея по плечам, накрыла его с головой…
— Анни!
Только теперь, в минуту опасности, он подумал об Анни. О себе он не думал. Волны начали размывать сено, а Васселей увидел, что над водой торчит лишь нос лодки. Держась за ушедшие под воду борта, он пытался добраться до того места, где должна была быть Анни. Анни держалась за борт, голова ее то уходила под воду, то опять появлялась из воды.
— Иди на нос, Анни, иди на нос!
Схватив одной рукой Анни, а другой цепляясь за борт, Васселей стал подтягивать жену к носу лодки.
— Держись, Анни. Крепче держись!
Анни вцепилась обеими руками в нос лодки. Ее голова то уходила в воду, то опять появлялась над водой. Волной с нее сорвало платок, и светлые волосы полоскались на волнах, словно кто-то вымачивал лен в быстрой струе. Вынырнув, Анни отфыркивала воду изо рта, и тогда казалось, что она смеется. Страшный то был смех…