Евсей шагал рядом с Рийко. Вид у него был сонный. В Сороке он возвращался в казарму лишь для того, чтобы получить очередное увольнение, и опять исчезал.
— Видно, здорово погулял? — с усмешкой спросил Рийко.
— Еще как! — Евсей был доволен. — Я, конечно, перегнул. В Карелии тоже жить можно, если б только не надо было по тайге бродить. Скажи, Рийко… Неужели у вас в Карелии все девушки такие недотроги? Мне бы еще недельку-другую…
— Кончим войну — приезжай к ней, — предложил Рийко. — Или домой тянет?
Колонну догнал обоз с лыжами. Правда, лыж было маловато, всем не хватило.
Евсей внимательно смотрел, как Рийко прикрепил лыжи к сапогам и пошел по снегу. «Дело нехитрое!» — решил Евсей. Лыжи к ногам он тоже приладил довольно легко. Но стоило ему сойти с дороги, как сапоги соскользнули с лыж, и Евсей упал в снег. Самое трудное было выбраться из сугроба: ремни креплений поднялись к коленям, и Евсею пришлось долго возиться, пока он развязал их и освободился от лыж.
— На этих деревяшках только черти могут бегать, — проговорил Евсей, выбравшись на дорогу. — А в бою в них запутаешься, что в силках будешь — ни туды ни сюды. Нет, совсем не то у нас…
Все знали, что значит это «не то». Степь широкая вокруг, резвый конь да острая шашка в руке… Даешь!
— Мне и без лыж хорошо. Пешком потопаю. Нет такого глубокого снега, чтобы под ним твердой земли не было, — заключил Евсей.
Как только колонна прибыла в Руоколахти, уже освобожденную от белых, поступил приказ немедленно занять позиции вокруг села. Кое-кто из бойцов недоумевал. Зачем им окапываться у села, в котором давно стоят свои?
Но командование располагало сведениями, что Таккинен собирается вновь занять Руоколахти. Был даже известен день, на который Таккинен назначил штурм села. Белые должны были атаковать силами трех батальонов с трех разных сторон.
В назначенный день перед Руоколахти появился передовой дозор белых, затем подошли две роты и начали разворачиваться для атаки. Красноармейцы сидели в окопах и ждали. Белые дали сигнал ракетой и открыли огонь. Красные, занявшие позиции возле кладбища, ответили на огонь. На этом участке шла ожесточенная перестрелка, а на других почему-то стояла странная тишина.
Белые снова пустили ракету, словно запрашивая кого-то: чего вы там копаетесь, пора начинать… Но на флангах по-прежнему было тихо.
Командование красных уже решило, что, видимо, разведка ошиблась.
Белые постреливали и кого-то ждали. Красноармейцы отвечали нечастым ружейным огнем. Главные силы красных в бой не вступали, чтобы раньше времени не обнаружить своих огневых позиций. Начало темнеть. Не дождавшись атаки, красные обрушили на белых всю свою огневую мощь, открыв плотный пулеметный огонь. Они словно говорили белым: что же это за бой, уж коли пришли, так давайте воевать по-настоящему! Но белым воевать расхотелось. Бандиты вскочили на лыжи и пустились наутек. Они так торопились, что оставили своих раненых. От пленных удалось узнать, что напасть на село действительно должны были одновременно три батальона. К селу подошел лишь один первый батальон. Почему не подошли остальные два и куда они запропастились, этого пленные не знали.
Только много лет спустя Рийко довелось услышать рассказ, объяснявший загадочное отступление белых из-под Руоколахти. Оказывается, виновником всего опять-таки был один из кевятсаарских стариков миротворцев, тот самый Стахвей, который осенью поднял панику среди белых, сообщив им о приближении несметных полчищ красных. Вскоре сам Стахвей оказался в белом войске. Как-то он поехал на лошади в лес, там его и захватили белые, хотели забрать лошадь, но так как старик лошади не отдал, то его мобилизовали вместе с лошадью. Служил он при штабе и возил на своей лошадке высокое начальство. Старик был тихий и исполнительный, и когда надо было послать пакет куда-нибудь, то Таккинен нередко отправлял его с этим стариком. Все три батальона «Полка лесных партизан» были готовы к нападению на Руоколахти. Правда, время выступления им решено было сообщить в самый последний момент, чтобы красные не успели узнать о нем. Второй и третий батальоны, уже подтянутые к Руоколахти, стояли верстах в десяти от него. Когда первый батальон, направился к селу, Таккинен послал Стахвея с приказом. Старика предупредили, что пакет срочный, велели ехать побыстрее, разрешив ему остановиться в дороге лишь на два часа, чтобы дать лошади передохнуть и покормить ее. Пакет надо было доставить засветло.
Старик послушно отправился в путь; так как он ехал один, никто его не торопил, то он решил поберечь лошадь и не гнать ее. Пусть бежит, как ей нравится. А что до точного времени, то тут старик особенно не беспокоился: откуда ему знать время, если часов ему не дали? На полпути Стахвей, как было велено, остановился на отдых на заброшенном хуторе, распряг коня и дал ему хорошую охапку сена, затем развел огонь в печи, приготовил себе чай и, поев, забрался на печь. В последнее время старику пришлось спать мало, и он задремал. Конечно, он догадывался, что это за пакет, но, засыпая, думал, что невелика беда, если эти остальные батальоны вступят в бой после первого, ведь и в баню ходят по очереди. Выспавшись, Стахвей покормил коня, попил чаю, подправил гужи и поехал дальше. Старик доставил пакет, кому нужно было, в чужие руки пакет не попал и вручен был в светлое время, — правда, было уже утро следующего дня. Когда пакет вскрыли, в штабе батальона поднялся такой переполох, что о старике забыли. Он тоже не стал дожидаться, когда о нем спохватятся, хлестнул коня и так рванул с места, что чуть было из саней не вывалился. Въехав в лес, он свернул с дороги и поехал одному ему известным путем к дому, где уже находились красные.