— Какого дьявола они там торчат? Я-то доберусь до них, а другие?
Лошадей оказалось больше, чем ездовых. Всех умеющих держать в руках винтовку отправили на передовую. Кириля выбрал лошадь получше, посадил в сани кроме Васселея еще двух раненых и повез их в Киймасярви. Застоявшаяся на морозе лошадь бежала резво, и ее не нужно было погонять.
Кириля был рад, что Васселей отделался легким ранением. Он даже позавидовал ему: валяться с таким ранением в лазарете — сплошной отдых.
— Поди знай, может, это тебя братец твой угостил на прощание, — посмеивался Кириля.
— Ты эти шуточки брось, — рассердился Васселей. — И при мне не смей хулить Рийко.
— Да разве я хулю его?.. — стал оправдываться Кириля. — Наверно, Рийко в белых тоже должен стрелять. Откуда ему знать, что может и в собственного брата угодить…
— Пошел бы ты знаешь куда… Наш Рийко так не стреляет. Если он выстрелит в кого, то точно в затылок попадет. Хоть нитку бери и мерь — дырочка будет в аккурат посредине. Там, куда Рийко прицелится. Бывало, на белку пойдет и в глаз стреляет, чтобы не попортить шкурку. Вот такой у нас Рийко. Молодец!
— Молодец-то он молодец, только от того, что он молодец, тебе может прийти конец, коли встретитесь на узкой дорожке, — с кислой усмешкой заметил Кириля и вдруг заговорил совсем о другом: — Я говорил тебе, что моя баба уже уехала?
— Куда?
— Туда, куда все. В Финляндию.
— Все, говоришь? А люди-то бегут в другую сторону, к Мурманке.
— Ребята, поосторожней, — пробурчал лежавший рядом с Васселеем финский солдат. — Я, конечно, ничего не слышал и ничего не говорил вам, но давайте не будем больше об этом.
— Я не дам своих угнать в Финляндию, — сказал Васселей.
Кто-то впереди них выскочил на дорогу и уже издали закричал: «Стой! Стой!» Кириля с трудом приостановил разбежавшуюся лошадь. В сани плюхнулся мордастый парень и повелительно бросил Кириле:
— Поехали!
— Тебя куда ранило? — спросил Васселей у парня.
— Меня? Ты что, меня не знаешь?
— Я спрашиваю, куда тебя ранило? — повторил вопрос Васселей.
— Я Симо Тервайнен, — представился парень и, заметив, что его имя не произвело на Васселея никакого впечатления, начал объяснять: — Я двоюродный племянник мужа дочери двоюродной сестры Митро, а брат моей матери сам Хариттайнен. Его все знают…
Раненый финн, лежавший в санях, заметил:
— С такими родственниками ты от ранения застрахован.
Не обращая внимания на колкое замечание раненого, Тервайнен продолжал:
— Я тебя знаю. Ты Васселей из Тахкониеми. И всю семью твою знаю. Я служил в Ухтинской армии, и стояли мы в вашей деревеньке…
Васселей, только что собравшийся высадить парня с саней, сразу подобрел и хотел было расспросить Тервайнена о его пребывании в Тахкониеми, но раненый финн попросил остановить лошадь.
— Вылезай! — сказал он Тервайнену. — Эти сани для раненых.
— Что? А я как? — растерялся парень.
— А ты топай туда, — раненый показал в обратную сторону, где шла перестрелка. — Там родственников Митро как раз не хватает. Живо!
Многие деревни уже опустели, но в Киймасярви было людно. Народ сюда прибывал отовсюду. Здесь находился штаб, склады, сюда шла почта. Полевой госпиталь тоже был переполнен, и каждый день привозили все новых раненых. Правда, часть тяжелораненых отправляли в Финляндию. Легкораненых подолгу в госпитале не держали: как только рана затягивалась, старались выписать и отправить на позиции. Часть — попадала на киймасярвское кладбище.
Васселея сочли раненым настолько легко, что его в госпиталь не положили. На фронт его отправить также не могли, пока рана не заживет. Ему велели устроиться в деревне. И он так устроился, что уход был лучше, чем в госпитале.
— Назови меня своим ангелом-хранителем. Назови хоть раз! — улыбалась Кайса-Мария, показывая свои красивые белые зубы. Она поселила Васселея в своей горенке. Сама она спала у подруги, но вечерами допоздна была с Васселеем. Кайса-Мария считалась сестрой милосердия, хотя никто из медицинских сестер не пользовался такими преимуществами, как она. В занимаемой ею комнате непременно поселили бы двух-трех человек. Работой в госпитале ее тоже не очень утруждали, в то время когда другие сестры работали и день и ночь. Медсестрой она числилась для отвода глаз, и даже теперь, когда на ее попечении находился раненый, о котором она готова была заботиться круглые сутки, ей нередко приходилось надолго уходить по каким-то неотложным делам.
— Ты не веришь, как я рада видеть тебя! — сказала она. Васселей чувствовал по ее голосу, что она не притворяется. — Как мне это все надоело!