— Что, что?
— Они… еще… там?
— Кто, где?
— Коккосалми у них?
Рийко так обрадовался, что ни с того ни с сего начал объяснять раненому Евсею разницу между словами «коко» и «кокко»… «Коко» — по-карельски «весь». Нет, весь пролив не у бандитов. У них лишь деревня Коккосалми, а «кокко» — значит орел.
Не дослушав объяснений Рийко, Евсей закрыл глаза и сказал уже громче:
— Погода-то на весну повернет скоро… Четыре года я своих не видел. Напиши матери. Жив, мол, Евсей. Может, к весне домой отпустят… домой…
…В Кестеньге было спокойно. В селе оставалось и мирное население. Лишь две семьи побогаче уехали в Финляндию. На дворах горели костры, на них в огромных котлах готовили еду для красноармейцев. Хозяйки с утра до вечера пекли хлеб для бойцов.
Рийко перевели в Кестеньгу в резервный батальон, в котором новобранцы проходили военную подготовку. Он стал инструктором по лыжной подготовке. Среди опытных красноармейцев, обучавших необстрелянных новичков, Рийко встретил много старых знакомых. Здесь был его бывший командир Михаил Петрович. Неразлучные друзья Юрки Лесонен и Сантери, как и Рийко, учили молодых красноармейцев ходить на лыжах. Они показывали, тренировали их и очень удивлялись тому, что бойцам не так просто давалась эта наука. Казалось, что тут хитрого: встал и пошел. Было среди инструкторов и немало финских красногвардейцев. Один из них, одноногий сапожник Тааветти, занимался изготовлением креплений для лыж.
По вечерам красноармейцы собирались и смолили лыжи у костров. Занятие это всем было по душе. Костры весело пылали, и настроение было тоже веселое. Ребята-южане удивлялись тому, что именно смола, которая сама по себе такая липкая, улучшает скольжение лыж.
— Смола, она вроде как скипидар, — пояснял Тааветти через переводчика. — Надо только знать, сколько ее положить. А ежели переложить, то может получиться, как у того холостяка… А ты попробуй смажь себе скипидаром одно место, знаешь, как бегать будешь!
— Эй, лыжа горит! — Рийко выхватил из рук заслушавшегося молодого бойца дымящуюся лыжу. — Так нельзя, Самойлов. Если лыжа обуглится, она скользить не будет.
Растерянный Самойлов взял лыжу, потер ее рукавом шинели и начал осторожно держать ее над пламенем. Рийко знал, что этот молодой боец — сын следователя особого отдела Самойлова.
Когда с мороза входили в натопленную избу, казалось, что пришли в баню. В камельке пылали смолистые поленья, освещая просторную избу, на полу которой на соломе вповалку лежали красноармейцы. Одни спали, другие курили. За столом, облепив со всех сторон пыхтящий самовар, сидели бойцы в одних нижних рубахах. На почетном месте восседал приехавший из Кеми ревкомовец Матвеев, рядом с ним Михаил Петрович.
— Поди-ка сюда, герой, — позвал Михаил Петрович молодого Самойлова. — Ну как, Миша, здорово ты колотишь беляков?
— Здорово, да не очень, — улыбнулся Миша. — Пока что я штыком чучела колю. Как там отец?
— Привет шлет да вот велел передать… — Матвеев протянул небольшой пакет. — Носки тебе.
Миша покраснел. Носки были ему кстати, и ничего зазорного в том, что их прислал отец, не было, но парню стало неловко: он же боец, а не ребенок.
— Сам знаешь, дел у него — вот так. Наверно, писать тебе некогда, — говорил Матвеев.
— Я недавно видел его, — ответил Миша. — Я слышал, семья к вам едет.
— Да нет. Как война кончится, сам съезжу за ней в Екатеринбург. А ты, Михаил Петрович, куда думаешь после войны податься? Мы же с Михаилом Петровичем земляки, — пояснил Матвеев Мише.
— Куда же мне? Конечно, домой, в Екатеринбург, — ответил Михаил Петрович. — Поеду к самой Екатерине Первой.
— Опоздали чуть-чуть, — заметил Миша. — Екатерина умерла в начале восемнадцатого века. Потом была еще царица Екатерина Вторая…
— У меня своя Екатерина. И первая, и самая лучшая! — улыбнулся Михаил Петрович. — И царица она тоже дай бог, такая, что не побунтуешь!
Тааветти, прислушивавшийся к разговору, понял, что речь идет о жене Михаила Петровича. Он, вздохнув, сказал Рийко:
— Вот у меня жена действительно самая первая женщина в мире. Евой ее зовут. Только сотворена она не из мужского ребра, а из самого крепкого можжевельника. Далековато сейчас моя Ева. Напрямик-то и близко, дня два на лыжах идти, да только в нашей жизни дороги чересчур извилисты. Такие они путаные, точно леска старого Маттилы после того, как котята поиграли с ней на чердаке бани. Пойти, что ли, на боковую, чтобы на душе стало веселей?..