На софпорожской дороге стояли сани. Раненая лошадь билась в оглоблях, силясь подняться с земли. В санях лежал убитый в белом полушубке. Пожилая женщина тормошила убитого, обнимала его и плакала в голос. Васселей узнал убитого. Это был командир взвода, известный финский владелец оленей Мухтонен. Женщину Васселей тоже узнал. Жена Мухтонена была карелка, родом с самого севера Карелии. Уже лет двадцать она жила в Финляндии. Усадьба Мухтоненов стояла у самой границы.
Васселей пытался привести женщину в чувство, успокоить и увести.
— Пойдем. Все уходят. Слезами его не вернешь.
— Нет! Нет! Нет! — истерически закричала женщина. — Уходят… Бегут… Я останусь… останусь на родине… дома…
— Твой дом там.
— И там и здесь. Слышишь? Я не оставлю его.
Вой снарядов заставил Васселея броситься в снег. Снаряд разорвался совсем близко. Поднявшись с земли, Васселей увидел откуда-то взявшегося финского солдата, который лежал рядом с ним в снегу. Женщина схватила из саней винтовку и начала палить в сторону красных. Солдат попытался увести ее, но она вцепилась зубами в его руку.
— Перкеле. Она рехнулась, — сказал солдат Васселею. — Будешь свидетелем, что я ее не бросил. Разве сладишь с такой?
— Ты не уйдешь… Не бросишь своего хозяина! — закричала женщина. — Я вас обоих пристрелю.
— Сумасшедшая… Убьет она нас, — сказал солдат. Он вернулся, отнял у женщины винтовку.
— Подождите. Слушайте… Ты… второй… как тебя там… Скажи Импи… моей… дочери… — кричала женщина. — Скажи ей… что мы… что отец и мать… Слышишь?.. за Карелию… за бога… Мы — Мухтонены. Запомни!
Не успели Васселей и солдат сделать и десяти шагов, как позади хлопнул выстрел. Женщина лежала в санях рядом с убитым мужем. Из виска струйкой била кровь. Солдат вернулся, взял выпавший из руки женщины револьвер, отцепил с убитого пустую кобуру.
Из деревни по дороге открыли пулеметный огонь. Значит, в Коккосалми уже красные.
Пригнувшись, Васселей и солдат побежали догонять роту.
— На Софпороге мы их остановим, — сказал Лиэху Васселею. — Будешь командовать ротой. Конечно, нелегко это…
— Мне это не трудно, — Васселей остановился. — Я дам своей роте один-единственный приказ. Скажу, что каждый может убираться на все четыре стороны. Кто хочет — в Финляндию, кто хочет — пусть идет домой или катится к чертовой матери. А если кому охота умереть, пожалуйста — пусть дерется.
— За такие слова тебя следовало бы расстрелять.
— Пожалуйста.
— Ладно, иди ты… — Лиэху пошел вперед, Васселей шагал следом. — Я тебя расстреливать не стану. Но учти: при Парвиайнене много не болтай. Он любит стрелять, только не на фронте.
…Миша с гордостью ощущал тяжесть подсумков на поясе. Ему еще никогда не выдавали такого количества боевых патронов.
Вот если бы Надя увидела его сейчас! При этой мысли Миша расправил плечи и выпятил грудь. Когда он уезжал из Петрограда, Надя прибежала прямо с работы, в стареньком пальтишке, в красной косынке. Шагали колонной по Невскому на Московский вокзал. Надя шла рядом и почему-то смеялась. Такая уж она есть — смешливая. Когда пришли на вокзал и раздалась команда «Разойдись!», Надя оглядела его с ног до головы и опять рассмеялась.
— Ну и смешной ты!
— Почему смешной?
— Потому что смешной… Солдатик ты мой!
Конечно, Миша сам видел, что новенькая шинель сидит на нем мешком, вся топорщится, в плечах свисает, складки под ремнем неровные. Теперь бы Надя не смеялась над ним: шинель сидит как положено.
На вокзале Миша сперва не видел никого и ничего — только Надю. Потом вспомнил о матери. Мама тоже была на вокзале. Только ей не было смешно при виде сына, одетого в красноармейскую шинель, и она не думала о том, как шинель сидит на нем. Мать стояла в стороне и, обиженно поджав губу, смотрела на Мишу и Надю, державшихся за руки. Она, наверно, сердилась на Надю. Такие они, эти мамы. Когда детям весело, они сердятся или грустят. Миша подошел к матери: «Мама, не грусти, я ведь не на войну уезжаю». Тогда ни мать, ни он сам не предполагали, что скоро ему придется воевать. Думали, что просто будет служить действительную… «А я и не грущу», — улыбнулась мать. Когда раздалась команда «По вагонам!», мать сказала глухим голосом: «Ну вот, Михаил, ты и стал взрослым. Помни об этом». А поцеловала на прощанье, как маленького. Такие они, эти мамы, — говорят одно, а делают другое. Если бы мама увидела сейчас, как ее сын идет в бой!
Отец, прощаясь с Мишей в последний раз, знал, что его сыну предстоит воевать. Он приехал в Кемь из Сороки и пришел попрощаться. Долго кусал усы, потом сказал, не глядя в глаза: