На берегу лежали полусгнившие жерди, на которые когда-то стоговали сено. Для стогования они уже не годились, а на топливо вполне.
— И этот лужок останется некошеным, — вздохнула мать, раскладывая костер.
Не было косарей, да и не для кого было заготовлять сено: коров в деревне осталось совсем мало.
Пока костер разгорался — гнилые дрова сильно дымили, и неуверенные языки пламени долго лизали их, словно выискивая место, за которое можно было бы ухватиться, — тем временем Анни полоскала мережи и ставила сушиться. Потом она воткнула в болотистую землю жердь и, наклонив ее к костру, приладила над огнем котелок с ухой.
— Сейчас мы с тобой попируем, — сказала она сыну.
Настроение у обоих было приподнятое. Рыбалка оказалась удачной. У костра было тепло, и в котелке весело побулькивала уха. Легкий ветерок с шелестом пробегал по высохшей осоке.
— Вот отец вернется и ты подрастешь — так мы!.. — размечталась вслух мать. Чего только у них не будет, когда Васселей вернется домой, а Пекка станет большим! Первым делом они, конечно, купят лошадь, она потом достанется Пекке. Потом надо всем одежонку новую. И хлеба у них будет столько, что на весь год хватит. А она, Анни, только и будет, что из избы в амбар бегать, своих мужиков кормить. О чем она еще могла мечтать!
«…И ты подрастешь…» Пекка старался представить то время, когда он станет большим. У него мечты были смелее, чем у матери. Родным он построит настоящий дворец, чтоб весь был в хрустале да в золоте. И всех в шелка оденет. А на столе должно быть столько сахару и лепешек, чтобы можно было есть сколько хочется.
Анни вынула из лодки сиденье и устроила из него столик возле костра. Из дому она захватила, завернув в полотенце, ломоть хлеба. Она разделила ломоть на две части, одну дала сыну, другую завернула обратно, в полотенце. Дома-то хлеб пригодится. А здесь ей самой хватит и ухи.
Начинало вечереть, когда Анни поставила мережи на место, и они отправились домой. Едва лодка успела выйти из камышей, как Пекка вдруг сказал:
— Мам, гляди. Мужик какой-то.
На мысе стоял какой-то человек и махал им рукой.
— Эй, греби сюда, — донеслось до них.
— Гребу, гребу, — ответила тотчас Анни.
Есть у карел, у жителей лесов, неписаный закон: если кто-то просит перевоза, надо помочь путнику. Правда, в последнее время путники всякие стали появляться — и хорошие были, и плохие, — но если лодку требуют, надо перевезти.
Кого только не заносило в эти края! Анни стала вспоминать: сперва пришли финны, это были белые. Потом — свои, карелы. Они называли себя красными, но были в английских мундирах. Потом приходили русские, тоже белые. Потом опять пришли финны, теперь уже красные. За ними — снова белые финны, затем русские, но уже красные русские. Теперь в их деревне стояли солдаты Ухтинского правительства. Говорят, что они не красные и не белые. А кто они, поди знай…
Да разве ей, бабе, упомнить, всех, кто побывал здесь, разве разобраться, кто — кто. Тут не всякий и мужик поймет. А этот путник тоже — кто он такой? Да и не положено бабам расспрашивать, кто и зачем, надо помочь человеку, перевезти. А куда и зачем кто идет — пусть всякий сам знает. Все же Анни не сдержала своего любопытства и крикнула издали:
— А ты кто будешь?
Человек на мысе долго молчал. Потом спросил в свою очередь:
— А ты чья?
Анни даже вздрогнула. Голос мужчины показался ей очень знакомым. Она перестала грести и начала всматриваться. До мыса было еще далеко, но Анни показалось, что человека этого она знает.
— А тебя не Мийтреем зовут? — крикнула она.
И человека на мысу словно ветром сдуло. Сердце у Анни заколотилось сильно-сильно, и она не отрывала взгляда от мыса. Потом из-за деревьев опять вышел человек. Но это был уже не тот, что просил лодку. И крикнул он не по-карельски, а по-фински:
— Нет, меня зовут не Мийтреем. Ладно, можете не подъезжать, обойдемся…
И, махнув рукой, он тоже исчез в лесу. Анни сидела ошеломленная, держа весла на весу. Пекка молча следил, как с весла падали в воду капли: сперва часто, потом реже.
Анни опустила весла в воду и так круто повернула лодку, что в уключинах затрещало. Она гребла изо всех сил, так, что вода перед лодкой забурлила, а за кормой оставались крутящиеся воронки. Пекке стало боязно. На кого это мать так рассердилась?
— Пекка, ты помнишь Микиттова Мийтрея?
Пекка кивнул головой. Об этом Мийтрее у них в доме много говорили: ведь это он убил дядю Олексея.
Понемногу Анни успокоилась. Почему Мийтрей спрятался в лесу? Неужели он узнал Анни и испугался? И от кого он скрывается? Ведь сейчас в деревне нет ни красных, ни белых, а солдаты Ухтинского правительства даже не в форме, и к тому же это свои, карелы. Может, Мийтрей испугался Анни? Будь он хоть красный, хоть белый, хоть черный как головешка, в лодку бы она его не взяла. А если бы он и сел в лодку, то двинула бы его веслом по башке и в озеро бросила. Интересно, а что это за финн с ним был. Наверно, такой же бандит с большой дороги, как и Мийтрей…