Жители дальних пограничных деревень завидовали тунгудцам, но когда приходило лихое время, шли к ним за помощью. Кириле уже приходилось ходить этим путем. Он знал лесные тропы и места переправ через реки с припрятанными в прибрежных кустах плотами. Знал он и лесные сторожки, рыбачьи избушки, в которых можно было отдохнуть в пути.
Он был в пути уже вторую ночь и под утро решил завернуть на отдых в лесную избушку, стоявшую на берегу Тихой ламбы. Но до избушки он не дошел: из кустов на тропинку вдруг вышел какой-то обросший человек с дробовиком в руках.
— Кто такой? Куда идешь? — остановил он Кирилю.
— А ты кто?
— Я? Охотник.
— А я иду работу искать.
— Куда?
— На Мурманку, если ближе не найдется.
— На Мурманку? — Бородач задумался, потом взял ружье наперевес и перегородил Кириле дорогу. — Ну так иди туда. Чего же ты сюда прешься?
— Хочу отдохнуть в избушке.
— В какой избушке? Ты что, рехнулся? Никакой избушки здесь не было и нет.
— Как не было? Вон там на Тихой ламбе испокон веков избушка стояла.
— А я тебе говорю, что нет здесь избушки, — сказал бородач уже сердитым голосом и направил ружье на Кирилю. — Нет ни избушки, ни Тихой ламбы. Поищи их в другом месте.
— Раз нет, так нет, — не стал спорить Кириля. — Кусочка хлеба у вас не найдется?
— У кого «у вас»? Разве не видишь — я один. И для всяких бродяг я хлеб с собой не ношу.
— Ну, бог с тобой, — Кириля оробел и повернулся. Но бородач окликнул его:
— Вот возьми кусочек рыбки. На.
Поблагодарив, Кириля взял кусок вяленой рыбы и начал грызть ее на ходу. Рыба была сухая, твердая, но показалась очень вкусной.
К полудню Кириля добрался до небольшой речки, возле которой стояла мельница Левонена. До самой деревни Койвуниеми оставалось версты четыре. Свернув с тропы, Кириля начал пробираться по кустам к мельнице. Сперва показалась крытая дранкой серая крыша, потом он увидел дверь мельницы, двор… Дверь была заперта, на дворе никого не было. Только вился слабый дымок над почти догоревшим костром. Но после разговора с бородачом Кириля уже знал, что если возле мельницы дымят головешки чьего-то костра, то, может быть, лучше не ходить туда, а то может оказаться, что мельницы тоже нет на старом месте…
До самой ночи Кириля отсиживался в кустах. Когда стемнело, переправился через речку и пошел к деревне.
Над тихим озером плыл белесый туман, надвигаясь молочными клубами на болото, отделявшее деревню от леса. По краю болота, выбирая места посуше, змеился проселок, весь в рытвинах и глубоких лужах. Пригибаясь за кустами, Кириля шел вдоль дороги, потом свернул на поле и пополз на четвереньках вдоль межи к видневшемуся в конце поля дому Левонена.
Его встретила заливистым лаем черная собака, выскочившая откуда-то из-за дома. В разных концах деревни затявкали собаки.
— Тише ты, тише.
На крыльцо вышла худая старуха в нижней рубашке и стала оглядывать двор.
— Тервех, — шепнул Кириля, выглядывая из-за угла.
— Чего это ты точно вор крадешься? — перекрестилась старуха.
— Я к Василию Леонтьевичу.
— Никого нет дома. Иди с богом и не мешай людям спать.
Вид у Кирили был такой потерянный, что хозяйка спросила:
— Что за дело у тебя к нему?
— Я иду из Тунгуды, — соврал Кириля. — Из кооператива послали.
— Кто послал?
— Королев.
Хозяйка недоверчиво покачала головой:
— Был бы ты из кооператива, так не крался бы как вор.
И, повернувшись, она ушла в избу.
Слышно было, как стукнула щеколда. Кириля стоял растерянный. Он уже пожалел, что соврал хозяйке. Черный пес снова подошел к нему и остановился, словно раздумывая, залиться ли опять лаем или начать обнюхивать ночного гостя. Кириля боялся сдвинуться с места: начни собака лаять, все другие собаки сбегутся на ее лай.