— Я вижу: ты мужик толковый! — похвалил Левонен Кирилю, сказавшему, что ему все ясно.
— А собака не залает?
— Пока на поводке будет, не залает. Только не корми ее, понял? Сам поешь в лесу, а собаке не давай. И запомни: ямы той не касайся. Ни руками, ни языком…
Левонен дал Кириле с собой не того черного пса, который встретил Кирилю лаем у избы, а огромную собаку рыжей масти. Войдя в лес, Кириля первым делом заглянул в кошель. В нем была «весенняя» рыба, ячменные лепешки, вареная картошка. Не выпуская поводка из руки, Кириля сел перекусить. Собака повизгивала, крутила хвостом, но Кириля помнил наказ старика и не дал ей ни крошки.
На рассвете Кириля добрался до скалы, возле которой должна была быть яма. Дно ямы было забросано хворостом, но Кириля заметил, что забросали яму недавно. Под хворостом виднелась свежая земля, и на мху возле ямы тоже местами остались комочки свежей земли. Кириля не стал гадать, что спрятано в яме. Он отпустил собаку, и та помчалась к деревне.
— Стой! — его окликнули по-русски. Из-за дерева вышел человек и спросил уже по-карельски: — Ты кто такой?
— Собака у меня сбежала, не видели ее здесь?
— Значит, собаку ищешь? Ну, проходи, — и человек угрюмо махнул рукой в сторону сторожки.
Перед избушкой сидели с десяток обросших щетиной, оборванных мужиков. На всякий случай Кириля повторил свой пароль.
— Хватит здесь собак. Выбирай любую, — буркнули ему в ответ.
ТРЕВОЖНАЯ ОСЕНЬ
Начало осени 1920 года было безветренным, солнечным, но очень холодным. Уже в конце августа начались ночные заморозки. По утрам картофельные поля были в белом инее, и, глядя на почерневшую, обвисшую ботву, не одна хозяйка, наверно, горько вздыхала и, вернувшись в избу, со слезами на глазах спрашивала у боженьки, за какие грехи он карает их, бедных людей. Потом опять потеплело, убрали урожай. Да что уж там и убирать!
Лишь в одной избушке села Кесяниеми горел свет до поздней ночи.
— У ревкомовского начальства и керосин есть, и всего полно, — говорили собравшиеся у камелька соседки, поглядывая на свет, горевший в окне председателя ревкома.
— У него и быть должно. И днем и ночью трудится, — осторожно заметила одна.
Но ей тут же отвечали без обиняков:
— Трудятся они. С народа шкуру дерут да языком болтают.
У председателя ревкома села Кесяниеми Оссиппы Липкина керосин действительно был. Кроме того, его семья получала хоть какой-то паек, в то время как многие из жителей села давно уже ничего не получали.
Липкин переживал из-за того, что его семья находится в особом положении, и каждый кусок хлеба, каждый фунт сахара, который он приносил домой, казались ему горькими. Но что он мог поделать? Паек, который он получал, был настолько мизерным, что его семья тоже жила впроголодь. Да и не был он виноват в том, что многие семьи не получали паек. Дело было не только в нехватке продовольствия. Продовольственного пайка лишались те семьи, главы которых отказывались выполнять трудовую повинность. Мужики, в свою очередь, объясняли свой отказ тем, что они не могут ехать на работу потому, что их семьи голодают. Обстановка в селе была напряженной. Люди перестали ходить в ревком и от выполнения его распоряжения увиливали под тем или иным предлогом. Даже сосед Липкина, Матвей Микунен, добродушный, любивший пошутить мужик, с которым Липкин был в приятельских отношениях, отказался позавчера съездить на станцию за наглядными пособиями для школы. Сказал, будто хомут разорвался, потом, когда оказалось, что хомут можно найти, вдруг захромала лошадь. Старик даже привел Липкина в конюшню, чтобы тот собственными глазами убедился, что у лошади нога не в порядке. Действительно, передняя нога жеребца была до самого колена, обвязана просмоленной мешковиной. А вчера, поднявшись спозаранку, Липкин собственными глазами увидел, как Матвей на той же самой лошади выехал в лес, и лошадь даже не прихрамывала. Вечером он позвал старика к себе и спросил, что это значит. Старик боязливо оглянулся и сказал, что народ в селе решил не подчиняться Советской власти. Липкин стал допытываться, когда и на каком собрании вынесено такое решение, но Микунен твердил свое — мол, есть такое решение и что больше ничего он не знает. А потом, даже не попрощавшись, старик ушел. Это был уже не первый случай открытого неповиновения. Такое же творилось и в других деревнях, в том числе и в Тунгуде, куда Липкин собирался сходить, чтобы выяснить на месте обстановку и поговорить с народом.