Покусывая кончики черных усов, Хилиппяля смотрел на Королева с подозрением. Поди знай, что за птица этот Королев: служил у большевиков, они посадили его, потом отпустили… Но Королев был все же настолько видной фигурой, что Хилиппяля не имел права арестовать его.
— Ваша идея о создании независимой Карелии, не связанной с Финляндией и Россией, вряд ли осуществима, — говорил Хилиппяля с официальной вежливостью государственного деятеля.
И достал из стола газету «Кайнуун саномат». Номер был старый, еще апрельский. Синим карандашом были обведено одно место:
«По последним сообщениям из Ухты, в деле достижения независимости Карелии произошел благоприятный поворот: представители карельского народа приняли на недавно закончившемся своем съезде решение об отделении Карелии от России на вечные времена… Как будут организованы отношения Карелии с Россией и Финляндией после этого, пока не существует никакого конкретного плана. Ясно, однако, одно: Карелия, т. е. Олонецкая Карелия и Беломорская Карелия, не может образовать самостоятельного государства. Для этого их силы слишком слабы. Поэтому и в будущем Карелия должна войти в союз либо с Финляндией, либо с Россией… Мы не можем одобрить решения вопроса путем вооруженной борьбы и не верим в успех этой борьбы. Как финляндский, так и карельский народы преисполнены чаяниями мира. От военных акций надо раз и навсегда отказаться…»
Это было написано в апреле. Тогда Временное правительство Карелии находилось в Ухте. Теперь была осень. И «правительство» было в эмиграции, в Суомуссалми, и существовало на финские подачки.
— В Финляндии следовало бы ввести более строгую цензуру, чтобы не печаталась такая чушь, — заметил Хилиппяля, когда Королев наконец прочитал статью.
— О нашей независимости? — спросил Королев.
— Независимость, независимость, — передразнил Хилиппяля и, вырвав газету из рук Королева, смял ее и швырнул в корзинку для бумаг, хотя до этого, видимо, берег ее. — Какая это к черту независимость, если ее нельзя добиваться при помощи оружия? Кому-кому, а им-то помалкивать надо. Если бы они не прибегли к силе оружия, красные финны им дали бы жару!
Хилиппяля забарабанил пальцами по столу, поглядел в окно, из которого открывался вид на иссеченные дождем осенние луга усадьбы священника Кархулы, и попытался успокоиться. Но это ему не удалось — он опять взорвался:
— А их правительство… Изменник на изменнике. Сидят в мягких креслах, зады отращивают. О нет, они не скупились, когда рассчитывали на что-то в Карелии. Всякого наобещали. Больше, чем в их кошельке было. А что дали? Кукиш! А сколько мы, карелы, своих собственных денег вложили в это дело! Кто нам их вернет, кто? Теперь они заигрывают с большевиками. Дип-ло-ма-тия! Ишь, побежали в Тарту на поклон к большевикам, чтобы насчет Карелии поторговаться и руки большевикам полизать. Продадут они Карелию, твою независимую Карелию, вместе с потрохами. А какие права Остались у нас, у законного правительства Карелии? Сидим как нищие в доме этого попа, заседаем. На, читай вот вопрос, который мы имеем право обсудить!
Королев взял протянутую ему бумагу и начал читать:
«Господин X. Хилиппяля.
Приношу Вам свое уважение и прошу Вас установить, если это возможно, сохранность находившегося в Паанаярви склада К. В. П—ва. По последнему отчету С. Якконена, там должно быть: муки овсяной — 1 меш. (45 кг), ячменной — 1 меш. (32 кг), мучных остатков, собранных с пола, — 2 меш. (110 кг), порожних мешков — 89 шт…»
Королев бросил на стол бумагу и встал, не скрывая своего злорадства.
— Прошу простить меня. Я думал, что бы здесь ничего не делаете, а, оказывается, вы заняты столь важными государственными делами. Позвольте полюбопытствовать, послан ли вами запрос в Хельсинки относительно их мнения по серьезному вопросу о муке, собранной с пола? И как быть с мешками — оставить их в распоряжении Карельского правительства или же отправить в Хельсинки?
Хилиппяля побагровел.
Королев нахлобучил шапку и с порога бросил:
— Не смею больше отрывать вас от столь важных государственных дел. Прощайте.
Из Суомуссалми Королев поехал в Реболы к Таккинену и Сивену, которые, как он полагал, лучше других были осведомлены о его заслугах. Но Боби Сивен принял его очень холодно. Он слушал Королева с непроницаемым, холодным лицом, уставившись безжизненный взглядом куда-то мимо. Маленький рот его был крепко сжат, а нос нависал над ним грозным клювом.