Домой Ярассима пришел пасмурный. Заметив, что старик хмурится, Устениэ решила, что он устал, и стала торопливо подавать ужин.
— Ешь. Утомился, поди?
Но старик не притронулся к еде. Он сидел и молчал.
— Что с тобой? — спросила Устениэ.
— Ничего…
И Ярассима начал рассеянно есть. Поужинав, вытер бороду и закурил трубку.
— Когда же косить начнем? — спросила наконец Устениэ, решив, что после того, как старик покурил, он должен стать разговорчивее. — Хлев надо бы починить. Когда починим? Ты что, оглох? Или бес в тебя вселился? Все молчишь да молчишь.
— А что?
— Вот и говори с тобой. Я спрашиваю: когда косить пойдем, когда хлев починим?
— Для кого хлев чинить? И кто сено будет есть?
— Чего ты мелешь, не пойму… Советская власть телку обещала, а ты: «Кто сено будет есть?..»
— Не знаю, не знаю. У телки, видишь ли, всего четыре ноги, а ветры нынче дуют не только с четырех сторон…
— Чего-то не пойму я тебя.
— Вот что я скажу…
— Ну что?
— Да вот курево кончается.
— И это все, что ты хотел сказать?
— Был я на Кортехйоки. Гляжу — щепка плывет, совсем свежая.
— Ты что? Сказку вздумал рассказывать?
— Плохая это сказка, Устениэ, очень плохая. Смотрю — плот чей-то. Сделал кто-то и бросил. Большой плот. Рыбак такой большой плот делать не будет, да и не бросит он свой плот. Теперь понимаешь?
— А-вой-вой! Опять! — Устениэ не хуже своего старика понимала, что значат эти плот и щепка, появившиеся на таежной реке.
— Вот тебе и телка! — вздохнул Ярассима.
— Так ведь обещали…
— Войну не обещали, а она будет.
И хотя в избе никого, кроме них, не было, а до ближайшего соседа была добрая верста, Ярассима шепотом рассказал об обнаруженном им в лесу костре, возле которого только что отдыхали неведомые путники. За последние годы в карельских деревнях усвоили одно золотое правило, касающееся как еды, так и разговоров: надо больше держать язык за зубами.
Правда, теперь вроде был мир на земле и жизнь вроде начинала налаживаться. Да и Советская власть казалась покрепче и поустойчивее, чем всякие прошлые власти. В деревне Кевятсаари было всего три красноармейца. Один — русский, другой — красный финн из Финляндии, третей — карел откуда-то из-под Олонца. Осенью они собирались, уехать по домам — говорили, что будет демобилизация, а они свой срок отслужили.
Было бы совсем хорошо, если бы мужики начали возвращаться домой. Мужиков в деревне осталось совсем мало. О тех, кто служил у красных, кое-что знали. Они и письма писали родным, случалось, и посылки посылали. А о других ничего не знали и не спрашивали, где они бродят.
Ярассиме некого было ждать. Сын погиб еще на германской войне, невестка забрала внука и ушла в Кемь искать лучшей доли.
Единственное, чего могли ждать Ярассима и Устениэ, была обещанная им телка. С ней связаны все их надежды, да с тем, чтобы на земле было спокойно. Но, видно, напрасно они ждали, напрасно надеялись: в лесу появились неведомые путники, и мало осталось надежды, что будет телка и что будет мир на земле.
А путники были не такие уж неведомые, и не первый раз шли они по этим лесам. Было их пятнадцать человек — давно не бритых, измазанных болотной жижей, согнувшихся под огромными рюкзаками. Вчера, на Кортехйоки, их было даже двадцать, но пятеро после переправы пошли своим путей.
Путники вышли к большому топкому болоту. Самый молодой из них, стройный парень в форме финского офицера, подошел к высокому седому старику с пышной бородой, и они начали вдвоем изучать карту.
— Уж я-то знаю эти места, — уверял старик. — Надо идти прямо через болото. Вот сюда.
— А мы пройдем? — сомневался молодой.
— В Карелии всюду можно пройти, только надо уметь идти. Тут тоже есть мостки. Но их не видно. Они ушли в трясину. Когда-то здесь проходил торговый путь.
— Торговый?
— Ну, торговцы были вроде нас.
Чтобы обойти эту топь, потребовалось бы много времени, и не было уверенности, что удастся обойти. Времен у путников было мало, и поэтому офицер отдал команду:
— Вилхо Тахконен пойдет впереди, остальные за ним. Пошли.
Уже три года, как Васселей носит имя Вилхо Тахконена, но до сих пор он никак не может привыкнуть к нему. Таккинен и Левонен тоже нередко называли его Васселеем.