Устениэ поставила на стол самовар и, дождавшись, когда Левонен кончит молиться, вытерла руки фартуком и подошла поздороваться с ним.
— Гляди-ка ты, кто в гости пожаловал! Вот уж кого не ждала!
Левонена они давно знали. Сколько раз Ярассима был у него кучером, когда Левонен ездил в Финляндию. Старики поздоровались как старые добрые знакомые.
— А мы как раз тут с Устениэ говорили, кто только не бывает в гостях у нас. Ведь говорили, Устениэ? Вот и тебя принес… господь. Значит, и ты домой подался?
— Домой, да не домой, — ответил Левонен. — Скитаемся мы, как собаки бездомные. Но скоро мы придем домой, по-настоящему, по-людски. Люди мы крещеные, по своей земле ходим.
— Просим за стол, крещеные, — предложил Ярассима. — Вы уж не обижайтесь, угощать вас нечем.
— Неужели в этом доме ничего нет, кроме этой рыбешки? — удивился Таккинен.
— Нет у них ничего, — сказал Васселей. — Я все осмотрел.
Левонен сел на почетное место за столом.
— Иисус Христос пятью хлебами да двумя рыбами всех своих учеников насытил, — заметил он.
— Почему бы ему и не насытить их, коли он был такой богатый, — вздохнула Устениэ.
— Да и войны тогда не было, — поддержал Ярассима.
— Чем же вы сами живете? — удивился Таккинен.
— А чем карелы живут? Плачут да ругаются, не живут, а маются, — ответила Устениэ.
— До такой нищеты большевики довели Карелию, — объяснил Таккинен.
— Точно, — согласился Ярассима. — Беда с этими большевиками, да и только. Вечно к ним гости идут. Одних проводишь — других встречай. Вот и обеднел народ.
По знаку Таккинена Кириля выложил на стол хлеб, масло, сахар, свиное сало. Три тяжелых рюкзака, доставленных ночью из Финляндии, пополнили их продовольственные запасы. Кириля показал глазами Ярассиме на стол: садись, мол, ешь, не стесняйся. Ярассима не думал стесняться. Нарезав хлеба, он взял себе и подал Устениэ самые большие куски, взял сахару, потянулся было за салом, но Левонен отвел его руку:
— Не будь таким жадным, оставь другим.
— Дай ты бедному человеку хоть раз досыта поесть, — возразил Ярассима. — У тебя добра хватает, не обеднеешь. Помнишь, как мы возили в Финляндию тюлений жир и беличьи шкурки? Сколько тогда мы привезли оттуда муки, сахара да одежды! А лошади, какие у тебя были лошади!..
Левонен растрогался:
— Ушли те времена. Но ничего — они вернутся еще. А пока… Вот и мы ходим-бродим по деревням, чтобы поднять народ. Иначе из нищеты не выберешься. Верь, Ярассима, мы еще поездим, поездим на возах, полных и муки, и сахара, и всякого добра.
— Дай бог, чтобы у всех это добро было.
— Да будет щедрым владыка небесный, — Левонен перекрестился. — Но все карелы должны пойти с нами.
— Куда же вы идете?
— Идем гнать большевиков. Свобода карел в руках самих карел. В твоих руках тоже.
— Мои руки стары и немощны, — Ярассима показал свои руки.
В разговор вмешался Таккинен:
— Так за кого, хозяин, ты думаешь держаться? За нас или за большевиков?
— Да я… Я думаю держаться за свою Устениэ, больше ни за кого.
— Но-но, — строго сказал Левонен. — Сейчас не время шутить. Вот что ты скажи нам. В прошлом году тут проходили двое наших с почтой. Письма всякие несли. Кто невесте послал, кто жениху своему написал. Скажи, что с ними стало?
Ярассима взглянул на Васселея, словно прося поддержки.
— Говори, говори, — потребовал Васселей.
Чернобородый мужчина, до этого молча стоявший у окна, тоже вступил в разговор:
— Не бойся, Ярассима. Скажи все как было…
— Откуда мне все знать? — проговорил наконец Ярассима. — Помню — были. Сидели у меня, чай пили, как и вы. А потом…
— Что потом? — строго спросил Таккинен.
— Ну, попили чай, покурили… Потом говорят: вези нас через озеро. Почему бы и не перевезти гостей, коли они уходят? Перевез я их. Они пошли дальше, а я вернулся к своей Устениэ. Вот и все.
Левонен расстегнул пиджак, словно ему вдруг стало жарко. Из-под пояса брюк выглянула рукоятка нагана.
— Может, еще что вспомнишь?
— Больше ничего не было. Вот тебе крест.
— Не торопись креститься, — остановил чернобородый Ярассиму.
— Что вы привязались к старику? — заволновался Кириля. — Он правду говорит. Я верю ему.
— Не осеняй себя крестом понапрасну, — наставительно сказал Левонен. — Не поминай имя господне всуе. То грех великий, а за грехи господь карает нас.
Тогда Ярассима встал и назло Левонену перекрестился.
— Кто еще знал о них? — спросил чернобородый.
— Вся деревня знала.
— Ладно. Поверим. Фу, жарко стало. — Левонен повернулся к Таккинену и сказал: — Пойдем, немножко проветримся.