Из машины вышли мужчина и женщина и направились к группе.
— В этом озере разрешено рыбачить? — спросил мужчина.
Навстречу ему поднялся Петтерсон. Старики сидели.
— Разрешено. Но только не спиннингом. Можно ловить на удочку.
— Если здесь на удочку ловить, — сказал мужчина, — так только с лодки.
Он оглядел озеро. Солнце сверкало в его мелкой ряби. Почти везде у берега рос камыш. Ловить рыбу удочкой можно было только в двух-трех местах с противоположной стороны.
— Красиво — вздохнула женщина. — Хорошо бы здесь покататься.
И она увидела наполовину скрытую камышом лодку.
— Мы не могли бы нанять вон ту лодку?
— Могли бы, — ответил Петтерсон. — Вы можете нанять ее за десять крон.
Мужчина повернул к нему голову.
— А еще за пять крон получите удочку и банку червей.
Мужчина больше не раздумывал. Он вынул кошелек и отсчитал из него пятнадцать крон.
Петтерсон принес весла и помог спустить лодку. Он вошел по колено в воду и провел лодку через камыши, а потом, вернувшись к старикам и Аните, отдал пятнадцать крон Эриксону.
Эриксон, ничего не сказав, деньги взял.
— Народ совсем посходил с ума, — сказал Эман. — Все словно сбесились в отпуску. Мы сегодня уже продали одним старую косовину.
— Продали что? — спросил Петтерсон.
— Палку для косы, — объяснила Анита.
— А ты это откуда знаешь?
— Знаю. Я не из города.
— Понятно. Раз ты не из города, значит, из деревни, из лесу. Вот почему ты в лесу как дома.
— В лесу нельзя быть как дома.
Эриксон по-прежнему сидел, зажав в ладони пятнадцать крон, и затравленно глядел то на Петтерсона, то на Аниту.
— Вы, наверное, устали? — сказала Анита.
— Я не устал, — сказал Эриксон. — Голова немного кружится. Со мной такое бывает. Из-за слишком высокого давления.
Надо сказать, что у Эриксона часто кружилась голова, и происходило это, когда он нервничал. Эриксоя вообще был нервной личностью.
Он плохо спал. Прогресс, развитие или новые порядки в деревне не имели к этому никакого отношения. Бессонница преследовала его всю жизнь.
Даже подростком в школьные годы он спал плохо. Хотя он всегда ложился рано. Может быть, теперь из-за телевизора он ложился чуть позже. Но он все равно рано вставал — и теперь и прежде. Он много работал, но усталость не давала желанного сна.
Его мать заметила, что сын плохо спит, и не раз говорила ему: самое главное — это хорошо отдохнуть. И не давать себе задумываться.
Поэтому Эриксон ложился рано и отдыхал. Он старался не задумываться, не думать вовсе. И он научился не думать. Но задумывался от этого не меньше.
Над чем же он задумывался, он сказать не мог. Но каждую ночь подолгу лежал с открытыми глазами: ему все казалось, что он что-то забыл или не успел сделать за прошедший день, становившийся, таким образом, незавершенным, неполным.
Но что это была за работа, которую он никак не успевал сделать за день, он вспомнить не мог.
Эриксон так и не привык к бессоннице и, случалось, специально изнурял себя тяжелым трудом для того толь-ко, чтобы легче заснуть.
Но свою бессонницу он хранил в тайне. У него вообще не было привычки жаловаться на что-либо, и он не рассказал о своей бессоннице даже доктору, который считал, что у него слишком высокое кровяное давление.
Он жаловался только, что у него иногда кружится голова.
Подобным же образом вели себя и сапожник и Эльна. И Эман. Люди на Выселках не любили жаловаться.
Конечно, случалось, что они жаловались на жизнь вообще, но на конкретные трудности, признание которых действительно могло бы им помочь, они не жаловались никогда.
— Если вам плохо, полежите у нас в домике, — предложила Анита.
Эриксон отказался, а сапожник вспомнил, что им пора домой. Эльна наверняка уже ждет их.
Но старики сидели.
Петтерсон, кажется, не был таким уж опасным типом.
— Вы, фру, в самом деле родом из деревни? — спросил сапожник.
— Да, хотя я из мест, что подальше на севере. Анита родилась в деревне. Она долго жила в лесу и знала тип людей, с которым встретилась в лице трех стариков. Беда их была не в старости, а в том, что они до времени стали ненужными. Может быть, она даже знала, отчего они стали ненужными, но она пожила свое в лесу и потому промолчала.
Но она узнала крестьянина, у которого не осталось больше скотины, и мастерового без заказчиков.
— Вы держали много коров? — спросила она.
— Три, — сказал сапожник.
Из этих слов Анита узнала, что Эриксон и Эман были той лошадью, держать которую на хуторе они не могли из соображений экономии.