— Он тебя не ценит! Ты должна доказать ему, что ты не просто жена, а ты настоящий товарищ! Он же наш вождь, первый человек в партии! На тебе такая ответственность, Надя! Только став с ним на одну ступеньку, ты сможешь доказать, что нужна ему! Иначе он тебя отвергнет, неужели тебе это не ясно?
Говорящая эти слова даже не говорила, а шипела, и Надежда слушала её, как будто была загипнотизирована чем-то… или кем-то? Кажется, я знаю, кто с ней рядом. Это должно быть Дора Моисеевна Хазан, она же Андреева, жена одного их членов Политбюро, Андрея Андреевича Андреева. Они учились вместе: кремлевские жёны в Промакадемии.
Когда я подошел почти что вплотную, Дора замолчала, но смотрела она на меня, как на врага, правда, мелькнула лысая голова, которая мне кого-то напоминала, вот только кого?
— Дора, извини, мне нужно с тобой поговорить.
Опс, блин, так это же Никита Сергеевич! Стоп! Так ведь именно отсюда и пошла его карьера! Хм. Мне кажется, что надо бы этот шарик тормознуть, чтобы он не наделал делов. Даже закончить это весьма условное учебное заведение оказался неспособен! Нет, не дурак, но вот сволочь редкостная. С какой точки зрения на него не смотреть. Впрочем, сейчас мне не до него.
— Надежда Сергеевна, я Михаил Кольцов из «Правды», мне хотелось бы побеседовать с вами.
— Ты, щенок, шени дедас! Какого лысого к моей жэне лезешь!
Стою перед Сталиным, картина: нашкодивший первоклассник и директор школы. Сталин чуть ниже среднего роста, но чуть выше меня, это даёт ему возможность говорить со мной свысока не только в психологическом, но и физическом планах, он давит на меня, давит жёстко, не выбирая слова, этакий мощный эмоциональный выброс. Мне бы съёжиться, окуклиться и не отсвечивать, но уже не получиться.
— Товарищ Сталин, вы же не для этого меня вызвали, чтобы узнать об интервью с товарищем Аллилуевой. Поэтому давайте не будем терять время, а перейдём к тому, что вас действительно интересует, а к этой беседе мы с вами вернемся после этого. Если будет время.
Обнаглевший журналюга? Да нет, просто надо было переждать эмоциональную бурю, теперь меня выслушают, хотя я не уверен, что выслушают без раздражения. Иосиф Виссарионович раздраженно хмыкнул, но не сказал мне ничего, а стал делать то, что помогало ему взять паузу и изменить тон разговора. Он стал набивать трубку, доставая табак из черного кисета. Я молча стоял, присесть мне никто не предлагал, а сам я не решался, поэтому картина «школьник — директор» оставалась актуальной, вот только настроение директора изменилось. Сталин закурил, задумавшись, стал смотреть в окно. Потом указал мне трубкой на стул. Я осторожно присел. Да, я пережил несколько очень неприятных минут. И только выбив, и вычистив трубку, он спросил:
— Почему в самом конце книги ты написал: «Тем не менее, Троцкого надо убить»?
— Потому что время для этого уже наступило, товарищ Сталин. 24 апреля прошлого года Троцкий направил в адрес ЦК ВКП(б) письмо, которое потом опубликовал в своем «Бюллетене оппозиции». Сейчас он — единственная сила, которая может уничтожить советскую власть, потому что имеет множество сторонников, особенно внутри страны. Поводом для письма стала демократическая революция в Испании, которая серьезно изменяет политическую карту Европы, вполне естественное желание Льва подмять под себя испанских коммунистов. И у него есть для этого все предпосылки.
— Не понимаю. Во втором номере журнала «Огонёк» была опубликована статья «День Троцкого». Это очень хвалебная статья, помните, мы говорили о ней, товарищ Кольцов.
— Публикация этой статьи, написанной Яковом Блюмкиным, помогла мне определиться с тем, насколько на самом деле опасен Троцкий и его сторонники.
— Вот как?
Особой уверенности, что мой ответ произвёл на Сталина положительный эффект, не было. Иосиф Виссарионович всегда отличался не самым доверчивым характером, мягко так говоря.