И снова его куда-то швырнули.
Его постоянно швыряли. Он не помнил, почему, но помнил, что все его швыряют. И кажется, все ему врут. И ему почему-то абсолютно плевать на это.
А потом он открыл глаза и тотчас же захотел нырнуть обратно — в липкую серую бездну. В ней, в этой бездне, всё было смутно, отдаленно и совсем не больно.
Здесь же, стоило вздохнуть первый раз сознательно, боль вернулась, навалилась, прошила насквозь.
Рэй закрыл глаза.
Почувствовал, что одна рука плотно перевязана. Пошевелил второй. И тут же на ней сомкнулись мертвой хваткой чьи-то пальцы.
“Теплые перчатки, — бездумно отметил он. — Только один человек ходит в перчатках во дворце…”
— Рэй, чтоб тебя… — пробормотал голос Дэшона совсем рядом. — Еще раз попробуешь помереть — добью, чтоб не мучился!
Рэй попытался улыбнуться в ответ. Кажется, вышло не очень.
Дэшон помолчал, потом глухо сообщил:
— Даарена больше нет с нами.
Рэй не ответил, потому Дэшон, помолчав еще немного, продолжил:
— Погребение назначено на завтра, так что как хочешь, но до завтра ты должен подняться.
— Опять? — губы послушно шевельнулись, и даже, кажется, получилось произнести почти внятно. — Опять должен?
— Тебе не привыкать, — голос Дэшона звучал непривычно жестко, почти зло. — По традиции коронация — через семь дней…
“…после погребения…” — подумал Рэй хором с Дэшоном. Он знал традиции, он всегда чтил традиции, но так не хотелось подниматься, открывать глаза, дышать. Хотелось обратно в серый сон.
Там было не больно.
И кажется, там он никому ничего не был должен.
— Коронацию нужно провести как можно скорее. Даару нужен наконец король!
Рэй все-таки открыл глаза.
Дэшон сидел рядом, смотрел в глаза пристально, холодно.
Губы пересохли, дышать было больно, и вместо голоса снова прозвучал невнятный хриплый шепот:
— Ты злишься?
— Конечно, злюсь! — процедил Дэшон. — Ты чуть не помер! Ты у меня один остался и чуть не помер! Больше не буду нянчиться с тобой, понял, будущее величество? Корону в зубы — и вперед! А я на пенсию уйду!
— Мне жаль, — прошептал Рэй, продолжая сверлить Дэшона взглядом.
Не на то старик злился. Совсем не на то.
— Я пытался его удержать, — Рэй попробовал говорить громче, но голос срывался, и боль была теперь не только в груди — в горле тоже. Растекалась по телу, просачивалась внутрь. — Йена. Я пытался…
— Знаю, — перебил Дэшон. — Ты сделал все, что мог, Каарэй. Ты всегда делал, что мог.
“Но этого недостаточно, — подумал Рэй. — Давай, старик, договаривай”.
Дэшон договорил, но сказал другое:
— Потом расскажешь, что там случилось. Не трать на это силы сейчас. Тебе нужны силы. Даару нужно, чтобы ты был сильным.
“Да что ему станется, твоему Даару! — подумал Рэй. — В горах уже нет никого! И не сунется никто еще долгое время. Йен постарался! Всё сделал за меня! А мне — что теперь делать?!”
Но не сказал ничего. Закрыл глаза.
Он знал ответ. Как обычно. Как всегда.
Делать всё, что может.
Других вариантов у него в общем-то нет.
***
В Северном порту не изменилось ничего.
Всё так же людно, чуть менее шумно в сравнении с крикливыми южными портами — словно холод приглушает голоса. Да и вообще — на севере всегда народ более молчалив, они же, черт их дери, суровые северяне, они делают — не говорят.
Йен только другой.
Впрочем, последний свой шаг он тоже сделал без лишних обсуждений.
“Последний ли?” — подумал Нивен, шагая вдоль кромки воды, которая сегодня была темной — Ирхан словно истратил вчера все силы, и сегодня почти не показывался из-за тяжелых темных туч. Ну а чего ему показываться? На Йена-то больше светить не надо…
“Такие не умирают, — думал Нивен, то и дело бросая взгляды на накатывающие на берег волны, будто ждал, что очередная волна вынесет Йена на берег. — Такие не умирают — тому доказательство голоса внутри…”