— Там оставлять нечего, — отмахнулся Нивен. Покрутился вокруг себя, пытаясь рассмотреть хоть что-то в пыли. Но не увидел ничего, потому просто снова заговорил. — Если тебе не нужно ожерелье — что нужно?
— Ожерелье разрушено, — вкрадчиво заговорила мгла, и Нивену показалось было, что в нескольких шагах от него она начинает обретать форму — как делал Лаэф. Но то была не Кхаоли: навстречу из мглы шагнул Иной. Чуть поодаль — еще один.
Все, как обычно: высокие, светловолосые, с ровными спинами и острыми ушами. Те ли, которые ушли сюда и не вернулись? Или Кхаоли плетет тут себе игрушки из пыли?
Что-то не так. Тут вообще все не так. И эти — стоят, как столбы, не шелохнутся. Выражения лиц не разглядеть, в этой пыли кажется, что лиц у них и вовсе нет. Может, и правда сделала себе игрушки, а на лица то ли сил не хватило, то ли забыла, как должны выглядеть…
— В нем были остатки моей силы, — продолжил голос. — Теперь сила уходит от меня…
И снова смешок, одинокий, сухой, почти неразличимый.
— А лес? — спросил Нивен. — А они? — и ткнул пальцем в одного из Иных.
Сделал мягкий шаг в сторону, так, чтобы держать обоих в поле зрения. Это пока они стоят, потом — кто знает.
— Я дала жизнь Иным, — голос прозвучал жестко, и Нивен понял: все-таки не игрушки, все-таки угадал. — Теперь их черед. Теперь Иные дадут жизнь мне.
— То есть, — сказал Нивен, — это ты? Ты высасываешь жизнь у своих детей, у их леса, чтобы самой оставаться… А чем ты, кстати, остаешься? Бесплотным голосом в пыли?
Наконец, достал!
С богами всегда работает один и тот же прием: нажми на больную мозоль — бог сразу выскочит. Даже если это Прамать Иных.
Пыль взвилась высоким вихрем напротив, вихрь соткался в высоченную фигуру, в два его роста, а то и больше.
“Поздоровее Сорэн будет”, — подумал Нивен.
Видно было плохо, может, потому ему показалось, что у Кхаоли, как у ее болванчиков-Иных, нет лица.
— Я была бесплотным голосом, — с новым, жестким смешком ответила фигура. — Я была бесплотным дыханием. Ветром на равнинах небытия. Теперь же — я гораздо больше этого. Я богиня! Я вдохнула жизнь в самый прекрасный народ мира! Пришел мой черед подняться.
“Вот оно что… — подумал Нивен. — Бусы, значит, уже не нужны. Теперь ей жизнь подавай…”
— Тоже восстать, что ли, решила? — уточнил он.
— Тоже? — растерялась Кхаоли.
— Мертвые пытались, — объяснил Нивен. — Не вышло.
— Глупцы! — фыркнула она. — Их дыхание было прервано давно! Моё же — живет в моих детях.
— И дети умрут, если ты его заберешь, — напомнил Нивен. — Лес уже сохнет.
Кхаоли сделала шаг к нему, и он все-таки различил черты. Точеные, острые. Скулы — два лезвия, брови — вразлёт. Остроконечные уши и сверкающие глаза. Почти, как у Ух’эра сверкают — в них то же безумие, разве что не такое явное. Может, потому что она сама еще не поняла, что безумна.
“Эка тебя потеря бус подкосила…” — сочувственно подумал Нивен, с трудом сдержавшись, чтоб не отступить.
А она заговорила.
— Я поднимусь, — твердо сказала Кхаоли. — Я даровала века своим детям. Я даровала достаточно.
“Думай, — сказал себе Нивен. — Как убить еще одну богиню? Еще одну мертвую богиню. И без Весла”.
Чтобы думать, нужно время. Чтобы выиграть время, нужно заставить ее говорить. Ох, как не хватает сейчас Йена…
— Твои дети чтят тебя, — напомнил он. — Несут дары, поют песни, просят совета. Разве этого не достаточно?
— Было достаточно, — кивнула она. — Но слишком много жизни я вдохнула в то ожерелье. И теперь, смелый мальчик, когда его нет, я не могу существовать иначе. Теперь мне нужно их дыхание. А они — не справились с моим даром. Ни дарованную им жизнь, ни дарованный им шанс они не смогли использовать. Значит, мой черед.
— Собери ожерелье обратно, — предложил Нивен, осторожно присел, готовый вскочить в любой момент — но Кхаоли не бросилась на него, так и стояла, рассматривая. Положил кошель в пыль у ног. — Собери и никому больше не отдавай. И прекрати сушить лес.