— Ладно, пошли домой, — вздохнул Стас. — Нам еще огнеметы лепить.
— И рейлган, — убежденно заявил Витя, заставив присутствующих рассмеяться.
— Интересно, а бензопилу мы в руках удержим? — поинтересовался товарищ капитан.
— Змей, это школа, а не дум два,[3] — напомнила Лена. — Хотя я тебя понимаю…
Луна наслаждалась. Мороженое было вкусным, ребята теплыми, и ей совсем-совсем не хотелось плакать, несмотря даже на то, что в штанах было неудобно. Но тепло от ребят компенсировало все неудобства, поэтому она послушно шла за ними, и так же послушно шагнула в камин.
Больше всего Гермиону ударил не факт обнажения и порки, она посчитала, что это ее родители и они имеют право. Девочку буквально убило недоверие. Ей не поверили, ее практически высмеяли и наказали ни за что. То есть не было никакого повода прямо сейчас ее так сильно побить, что Гермиона теперь лежала в своей кровати на животе и плакала. Пижамные штаны девочка надеть не смогла — было очень неприятно от прикосновения ткани, и от этого на нее накатывал волнами страх. Она боялась повторения «массажа», ведь ее выброс прервал наказание…
«А вдруг папа знает, что это из-за меня умрет мама?» — подумала Гермиона. — «Тогда, получается, все правильно, и я заслужила. И добавку, наверное, тоже?»
Она лежала, думая о том, что боль — это искупление, ведь она действительно стерла память родителям, и то, что этого еще не произошло — совершенно не важно. Ее обморок испугал родителей, но не ее… Гермиона думала о том, что сильно виновата, а от боли это чувство вины притупилось, что заставило девочку думать о том, что боль — это правильно.
Наутро девочка смогла принять душ и одеться, хотя было неприятно и даже больно, но Гермиона понимала, что так надо, ведь она заслужила. Сидя за завтраком, девочка поняла, что боится папочку и немножко мамочку, но этот страх показывать нельзя. Ощущая себя очень виноватой, Гермиона не решалась поднять глаза на родителей, кушала молча, быстро и без напоминания помыла посуду, удивив родителей.
— Доченька, пойдем в магазин? — поинтересовалась миссис Грейнджер. — Присмотрим тебе новые вещи, ведь ты растешь.
— Да, мамочка, — тихо ответила девочка, психика которой с нагрузкой справлялась с трудом. Чувство вины, принесенное из прошлой жизни, смешалось с таким же чувством в этой, ведь Гермиона знала, что на нее никогда не поднимали руку, значит это она заставила папу переступить через себя и побить ее. Значит, папе теперь плохо из-за нее. Почему-то весь опыт, все знания женщины, прошедшей через войну и еще более трудное мирное время, будто бы… Исчезли, растворились во всепоглощающем чувстве вины.
Гермиона чувствовала себя кругом виноватой, боялась поднять глаза… Девочка боялась увидеть в глазах мамы брезгливость, а в глазах папы — ненависть, то, что она увидела в той, другой жизни. Гермиона боялась новой порки и хотела ее, чтобы искупить своей болью ту, которую она принесла, по ее мнению, родным людям. Самым близким людям, которых она теперь боится.
Встреча с Джинни, Роном, Гарри и еще одной девочкой что-то перевернула в Гермионе, понявшей, как ей одиноко и страшно. То, как Джинни защитила ее, как доказала, что Гермиона говорит правду, наполнило сердце горячей благодарностью ко всем встреченным сегодня. А потом дома папа и мама извинились перед девочкой:
— Прости нас, Миона, за то, что не поверили тебе, — мягко сказала мама, обнимая ее. И девочке так сильно захотелось, чтобы они действительно ее пожалели и полюбили, но перед глазами снова встала Австралия, и Гермиона потеряла сознание.
Очнулась она в машине, папа вез девочку в больницу, потому что обмороки — это не к добру, а Гермиона вообразила, что ее везут в приют, чтобы избавиться и заплакала. Она плакала все время, пока ехали, пока ее осматривал доктор, пока пытались успокоить, всполошив абсолютно всех, и тогда девочку посмотрел психиатр — друг мистер Грейнджера.
— Твоей дочери приснилось, что ее мама умерла от инсульта и это случилось по вине девочки. Она поверила в свой сон. А вот ты, не поверив ей и наказав, в ее понимании, без повода, да еще и впервые, укрепил свою дочь в принятии этого наказания как искупления за свою воображаемую вину, тем самым подтвердив ее, — объяснил психиатр. — Понимаешь?