— Быть такого не может!
— Слушай, я бываю иногда упрямым, я знаю...
— Мне-то можешь не рассказывать.
— ...но я все-таки способен учиться.
Он подкатил столик с телевизором вплотную к кровати. На канале Пи-би-эс была рекламная пауза — призывали сдавать деньги в какой-то благотворительный фонд.
Эд похлопал по матрасу:
— Давай залезай!
— Мне причесаться нужно.
— Брось! Я хочу записать эту передачу.
— Ну, я рада, что ты пользуешься этой штукой.
— Что я могу сказать? — Эд, улыбаясь, развел руками. — Ты на меня благотворно влияешь! Не знаю, что бы я без тебя делал.
— Правда?
— Честное слово! Без тебя я бы пропал.
В такие минуты Эйлин казалось, что все трудности были не зря. Не всякий мужчина способен так безоговорочно признать свою неправоту.
— Милый...
Она уронила полотенце и осталась стоять перед мужем обнаженной — сколько раз он просил ее об этом. Сперва невольно ежилась, а потом гордо расправила плечи, подбоченившись, упиваясь его взглядом и позволяя любоваться собой. Фильм уже начался, но Эд не сводил с нее глаз. У Эйлин заполыхали щеки.
— Может, включишь запись?
Эд и бровью не повел. Эйлин уселась на него верхом и нажала кнопку видеомагнитофона.
— Потом посмотрим, — сказал Эд, целуя ее в шею. — Гениально все-таки придумана эта штуковина.
Он провел рукой по спине Эйлин, сжал ягодицу, погладил между ног.
— Посмотрим, когда захотим, — шепнула она, задыхаясь.
Эйлин скатилась с него и отшвырнула прочь одеяло. Эд, убавив звук, сорвал с себя трусы. Эйлин потянулась через него выключить лампу на прикроватном столике, и тут Эд одним рывком опрокинул ее на спину. Телевизор наполнял комнату мерцающим светом, озаряя контуры их тел в чудесной ночной темноте.
В январе восемьдесят первого матери Эйлин поставили диагноз: рак пищевода.
Медсестра являлась на дом, но очень многое отец делал сам. Когда Эйлин заходила к ним после работы, всякий раз оказывалось, что отец уже дал маме лекарство, вымыл ее, переодел, приготовил жидкую кашку — она уже не могла принимать твердую пищу — и устроил на ночь. Теперь отец спал в той же комнате, на второй кровати.
В тот день, когда маму в последний раз положили в больницу — двадцать третьего ноября восемьдесят первого года, — отец пожаловался на боль в груди. Его отправили на осмотр. Выяснилось, что он все это время скрывал свою болезнь — тоже рак. Метастазы распространились по всей грудной клетке, захватив жизненно важные органы. Отца поместили в палату на том же этаже, что и маму. Раз в день их возили в креслах-каталках повидаться друг с другом.
Тридцать лет родители Эйлин спали в разных комнатах, а сейчас, незадолго до Рождества, когда ее маму увозили прочь от отца — как потом оказалось, навсегда, — она закричала на весь больничный коридор:
— Не отдавай меня, Майк! Не отпускай!
Зато никто не слышал, о чем она, вся утыканная трубками, спросила Эйлин в тот вечер.
Уже задернули занавески и погасили свет, оставили только лампочку над кроватью. Эйлин наполнила две чашки охлажденной водой, но они так и стояли, забытые, на столике, и лед давно растаял.
— Скажи, не зря?
Эйлин наклонилась поближе, чтобы расслышать.
— Что «не зря», мам?
— Я двадцать пять лет ни капли в рот не брала. Не зря хоть?
Эйлин почувствовала, как по лицу расползается неуместная улыбка. И ведь не весело совсем, а проклятую вурдалаческую улыбку никак не удержать. Только бы мама не заметила, как ей больно. За открытой дверью то и дело попискивали сигналы вызова, что-то бормотали голоса по системе громкой связи. Эйлин двадцать лет проработала в больницах, но сейчас все вокруг казалось незнакомым. В зеленоватом свете флюоресцентной лампы мама была похожа на привидение. Под истончившейся до прозрачности кожей проступили вены.
— Как ты можешь спрашивать?
— Спрашиваю вот. — Мама с трудом повернула голову на подушке. Щеки у нее запали, но ставшие громадными глаза смотрели осмысленно. — Не зря это было?
Эйлин всегда считала самым счастливым в своей жизни время, когда мама бросила пить. Мамино сердце понемногу оттаивало, а рождение Коннелла растопило его окончательно. В океане спокойной собранности лишь изредка случались островки уныния. Иногда мама выглядела почти веселой. Неужели притворялась?
— Конечно! — Эйлин взяла ее за руку.
— А я жалею. — Мама смотрела не на Эйлин — на складки занавесок.
Ее свободная рука неподвижно лежала на одеяле.