Выезжая с шоссе Уайтстоун на Северный бульвар, Эйлин с удовольствием бросила взгляд на пустой стадион «Шей». Скорей бы закончился этот нескончаемый спортивный сезон! На Сто четырнадцатой улице она повернула в сторону Тридцать четвертой авеню — Эйлин терпеть не могла ездить по Северному бульвару через район Корона. Противно жить рядом с такими трущобами — хотя и у них в Джексон-Хайтс дела нынче идут не так уж хорошо. На месте прежних, проверенных временем магазинов появляются лавки со всяким барахлом, и все больше вывесок на испанском мозолят глаза.
Перспектива забирать Коннелла от Орландо тоже радости не доставляла. Раньше, когда он ходил в детский садик, а потом в первый класс, то выбегал навстречу, стоило Эйлин войти в дом, а теперь его от соседей и не вытащишь. У них телевизор всегда включен и в квартире уютный беспорядок — именно такой, какой может понравиться ребенку. Повсюду безделушки, всякие интересные мелочи и четырехлетняя Шерон, дочка Бренды. И вообще не меньше троих Орландо всегда дома. Немного похоже на квартиру родителей Эйлин в то счастливое время, когда к ним постоянно приезжали родственники из Ирландии.
Правда, семья Орландо куда более шумная и вечно они обнимаются — сразу видно, как привязаны друг к другу. В детстве Эйлин притерпелась к сигаретному дыму, но в семействе Орландо, кажется, вообще все курящие, кроме разве Шерон. Очень может быть, что все радости Коннелла в гостях у Орландо блекнут по сравнению с ее детством среди толпы кузин и кузенов, — но ему-то откуда знать? Или тут нечто вроде того, как она сама в детстве ходила к Шмидтам смотреть телевизор, убегая от повседневной реальности? Неужели то же самое чувствует и Коннелл? Ему-то с чего? У них в доме тихо, спокойно. Признаться, в первую минуту у них и правда кажется слишком пусто — пока не включишь радио на кухне и не начнешь готовить.
Войдя в квартиру, Эйлин первым делом сбросила туфли и чулки и в домашних тапочках поднялась по черной лестнице. Лина, в халате, открыла дверь и пригласила: «Входите, входите!» — с беспечностью женщины, которая чувствует себя совершенно свободно у себя дома. Анджело сидел за обеденным столом в бывшей комнате Эйлин, курил и листал «Нью-Йорк пост». Из-под распахнутой форменной рубашки сотрудника коммунальной службы виднелась майка. Толстые пальцы потемнели от табака, зато стрижка щегольская — с боков коротко, на макушке волосы подлиннее и зачесаны назад. Увидев Эйлин, он приветливо улыбнулся и помахал рукой. Несколько пыльных томиков на застекленной полке — больше в доме книг не было, и сам Анджело даже школу не окончил, а все равно производил такое впечатление, словно задай ему любой вопрос — ответит, да основательно, не наобум. Он лизнул палец и не спеша перевернул страницу, придерживая за краешек, словно то была не газета, а старинная рукописная книга с бесценными рисунками. Несколько месяцев назад умерла Консолата. С тех пор Анджело стал меньше орать на детей и часто подолгу разговаривал с Коннеллом, а малыш этому страшно радовался. Анджело по-прежнему платил за квартиру сестры — видимо, из скромного наследства Консолаты. Лина и Анджело планировали переселиться на верхний этаж вместе с Гэри, чтобы Донни, Бренда и Шерон смогли жить попросторнее. Дети уже выросли, но обзаводиться собственным жильем в ближайшее время явно не собирались.
Шерон пристроилась на диване между мамой Брендой и дядюшкой Гэри. Ее голова лежала на коленях матери, а Гэри придерживал ноги. Донни сидел в шезлонге. Коннелл оказался полновластным хозяином второго дивана, поменьше. Все смотрели телевикторину. Когда вошла Эйлин, Коннелл на нее едва взглянул. Донни помахал рукой, а Гэри, кажется, смутился, что его вообще заметили. Он был в вельветовых брюках, из-под футболки выпирал живот. И ведь не такой уж Гэри толстый, просто футболка, пережиток младых дней, давно села от множества стирок.
Участникам викторины задали вопрос: какой президент США пробыл на своем посту самый короткий срок — тридцать два дня? Эйлин не смогла вспомнить фамилию.
— Гаррисон! — крикнул Гэри, и в ту же секунду участник нажал на кнопку: «Уильям Генри Гаррисон».
— Есть! — восторженно завопил Коннелл.
Донни заулыбался, гордясь старшим братом. Следующий вопрос в той же категории был о человеке, который стрелял в президента Джеймса Гарфилда на вокзале Балтимор-Потомак в Вашингтоне.
— Шарль Гито, — негромко произнес Гэри, и тут же это имя повторил участник викторины.
Сидел бы у себя в комнате и не высовывался! Хоть бы совсем его не видеть. Старший из детей Орландо не мог удержаться ни на одной работе. Вид у него был какой-то унылый, смирившийся, словно он уже отказался от борьбы. А ведь неглупый парень. Эйлин тяжело было сознавать, что человек со способностями тоже может не преуспеть в жизни. Хватит и того, что кузен Пат ее разочаровал. Неужели Коннелл может вырасти таким вот рохлей? И уж совсем неприятной была мыслишка, что она и сама в чем-то на него похожа. Да, она состоялась в профессии, но все-таки идеала не достигла. Пробиваясь через дремучую чащобу, какую представляет собой жизненный путь так называемого среднего класса, она все никак не могла вырваться на опушку. Проще было бы видеть в Гэри гениального психа с феноменальной памятью на факты, однако на самом деле он был сложной и незаурядной личностью. Часто Эйлин невольно соглашалась с его оценкой текущих событий — даже восхищалась иногда его выводами, признавая, что своим умом до них бы не додумалась. И при всем при том он прозябает на задворках жизни, ведет диалог с телевизором... Это же медленная смерть! Эйлин вдруг почувствовала, что задыхается от внезапного приступа клаустрофобии. Нет, надо забыть, что на свете существуют люди вроде Гэри. Ни на миг не допускать саму возможность неудачи! И поскорее забрать сына, не то Гэри и его вслед за собой затянет в черную дыру.