— Умолкни!
Мужик судорожно вздохнул. И тут же выдохнул, точно воздух, попавший внутрь, обжег ему легкие.
Лицо у него стало тоскливое.
— Подтолкнуть? — привставая, с готовностью предложил студент.
— Не надо, — сказал майор таким голосом, что студент сразу же опустился обратно.
Крепко сжал пальцы, чтобы больше не вмешиваться.
А сам майор, переместившись чуть-чуть на локтях, обозрел всю картину и с опасной приветливостью поинтересовался:
— Уезжаешь, Данила?
— Уезжаю, — не поворачивая головы, ответил мужик.
— Насовсем уезжаешь?
— Выходит, что — насовсем…
— Ну и желаем успехов на новом месте трудоустройства!.. — радостно прокричал Пиля. — Не забывайте, пишите!.. Счастья вам в личной жизни!..
На этот раз мужик обернулся. И хоть ничего не ответил, бровью не шевельнул, но Пиля в ту же секунду выронил огурец — попятился, споткнулся о камень, с размаху сел, ужасно расставив острые переломы коленей, и так, не вставая, помогая себе руками, начал мелко-мелко, как гусеница, отползать, вероятно, даже не соображая, что делает.
Мужик между тем, с трудом переставляя в грязи сапоги, вернулся к кабине, вскарабкался на подножку, едва выдающуюся над жидкой поверхностью, весомо потопал по ней, чтобы стекли самые комья, а потом вновь уселся за руль и включил мотор.
У лужи скопились уже десять или двенадцать манайцев. Они подошли так тихо, что студент ничего не услышал. Как будто на ногах у них были не деревянные сандалеты, а мягкие домашние тапочки, сшитые из войлока или меха. Стояли они двумя шеренгами по сторонам — с чуть приоткрытыми ртами, выпучив лягушачьи глаза. Вдруг все, словно по символическому свистку, шагнули вперед, прильнули к машине тощими коричневыми телами. Мотор взревел так, что казалось, сейчас надорвется, борт хлипкого грузовичка качнулся из стороны в сторону, чуть не вывернув вещи, чавкнули выдирающиеся из топи колеса, и в образовавшийся на мгновение узкий провал хлынула земляная вода.
Машина, оставляя следы, выползла на дорогу.
Однако перед тем, как дверца кабины с треском захлопнулась, из нее высунулась рука в задранной рвани ватника и демонстративным жестом поставила на кремнистую осыпь бутылку с желтой наклейкой.
Пиля во мгновение ока очутился между нею и грузовиком. Сначала посмотрел на бутылку и даже вскинул ладони, восторженно к ней примериваясь, затем посмотрел на машину, удалявшуюся в сторону леса. Опять — на бутылку. Опять — на удаляющуюся машину. Чувствовалось, что в душе его происходит мучительная борьба. Разум все-таки победил. Пиля, как петух, которому наподдали, подскочил на месте и, придерживая штаны, побежал по грунтовке.
— Эй-эй!.. Меня захватите!..
Видно было, как он отчаянно заскочил на подножку, чуть не сорвался от спешки, вцепился в дверцу, выставив тощий зад, растопырил кривоватые ноги и, вероятно, почувствовав себя немного увереннее, почти до пояса втиснулся в открытое боковое окно.
— С-сука, — нейтральным голосом сказал майор.
Кабан, по обыкновению, промолчал.
Грузовичок свернул и исчез за синеватыми елями.
Мелькнул еще кусочек борта — и все.
Опять — жаркая тишина.
Студент лишь тогда почувствовал, как ноют у него сведенные от напряжения пальцы…
Сперва выпили за упокой души раба божьего Даниила, чтобы на новом месте у него все было ништяк, затем — за упокой души раба божьего Пили, чтобы, где бы он ни закончил свой путь, земля бы ему везде была пухом, потом — за девку (Анькой ее зовут, пояснил майор), чтобы в городе мужа себе нашла, и, наконец, просто — за нас, за всех, чтобы, значит, нигде и никаким боком не налегло. Студент, правда, усомнился, что за упокой души можно пить: как же «за упокой», если человек еще жив, но майор только коротко на него посмотрел, Кабан хрюкнул — противная теплая водка сама хлынула в рот.
Отдавала она почему-то пластмассой. Точно много лет простояла в мутных пластиковых бутылях, впитала из них какие-то химические вещества, и теперь они прорывались сквозь горло едким отрыжечным духом.
Студента аж передернуло.
— Для нас уехал — все равно что умер, — ставя на место стакан, объяснил майор. — Уехал, значит — привет. Все, не будет тебе ни жизни, ни родины… — Он с хрустом переломил пупырчатый огурец, одну половину бросил дремлющему Кабану, а от другой откусил так, что вылетели изнутри брызги семечек. — Слышь, студент, я все же что-то не понимаю. Так ты говоришь, что это не наша земля, не русская?
Для убедительности он похлопал по жесткому травяному дерну. Из-под ладони его выскочила букашка и, очертив зудом дугу, умчалась в знойную даль.