В моей же жизни все осталось по-прежнему. Строго по дедушке Ленину: «Учиться, учиться и учиться». Ну, еще и про молитвы не забывать, но это так обыденно, что проходит фоном.
— Ого-го! Ничего себе! — Вопил Сенька, глядя в небеса, где в этот момент порхала маленькая огненная искорка. Маленькая, потому что далеко улетела, а так вполне себе огненная птичка величиной со снегиря.
Все началось с очередного моего сеанса расстройства по поводу малого набора огненных заклинаний. Вот ничего больше в голову не приходит: огонь в виде костра вдоль, костра поперек, да тот же огонь, кинутый вдаль. И то, не далеко: мушкет подале достанет. А тут еще и Сумароков, зараза, тоску нагоняет. Захотелось ему, видите ли, освоить умение Скопиных Шуйских, смотреть на землю глазами птицы из поднебесья. С его слов — Скопиных Шуйских, а так — копирует ухватки Димки Бельского в управлении пернатыми. А Бельский даже гордится: неслабый маг напросился в ученики. Да и сам тоже ищет, где же у них, нет не кнопка, а обратная связь. Слов нет, очень нужное и востребованное уменье, но зачем же мне то свои достижения по управлению голубем в нос практически тыкать? Психанул, да и шарахнул ни в чем не повинную птаху огненным шариком. Ну, почти шарахнул. В последний момент понимание пришло, что Сенька мне никогда не простит, если я его птица сейчас спалю. А файербол уже сорвался с руки! Сам не понял, как я искривил траекторию полета своего огненного снаряда. Дальше уже тренировки были. А форму птицы я придал файерболу чисто из хулиганских побуждений. Не все же Сеньке передо мной хвалиться управлением птичьего полета.
— Иван Иванович, — это Годунов меня за рукав дергает, — а ты назад можешь свою жар-птицу позвать? — Он в основном меня именно так величает. Если не обижен на меня, конечно. У обиженного я все больше царевичем именуюсь или даже господином.
— Могу, Боря!
— А заставить покружить в воздухе? — Выдумывает тот новую задачу моему птаху.
— И это тоже могу, — отвечаю, созерцая различные пируэты, что выписывает мой птиц — файербол над нашими головами.
— А научить его разговаривать? — Влезает в наш разговор неугомонный Сенька, вспомнив очевидно роскошного попугая ара, доставленного недавно моему отцу венецианским посланником. Впрочем, может и не ара то был, я же не орнитолог.
— Нет, Сема, этого я не смогу.
— Почему? — В голосе моего ординарца сквозит искреннее недоуменное расстройство.
— Так нет же языка у этого комка огня. — Отвечаю, а сам уже пытаюсь придумать, как бы приладить туда помимо огненных плетений еще и ментальную составляющую. Тем более в моем исполнении ментальная составляющая начинает работать только при уже раскочегаренной огненной.
Долго ли коротко, словом, не прошло и года с того знаменательного прорыва с жар-птицей, но научились мы все трое (Годунов, напомню, магом не был) видеть птичьими глазами. Правда, в разведку моего птаха лучше не посылать, очень уж он, огненный, заметен.
Пытался я по аналогии с пернатым еще и огненную саламандру замутить, но обломался. Птица в воздухе может долго существовать, даже без дополнительной подпитки магией с моей стороны, а саламандре нужно было по земле передвигаться. А земля содержит воду. Немного прошагает в клубах пара — и все, каюк, кончилась мана. Хоть в асбестовые лапоточки ее не наряжай. Вот в пламени костра получалось очень красиво. Пляшущие среди языков огня огненные же ящерки — век смотрел бы. Почти гипнотическая картинка.
Кстати, наконец, вспомнилось другое наименование моей жар-птицы: феникс. А фениксы, вроде, если верить историям, рассказанным мадам Роулинг, способны петь песни. И тоже почти гипнотические. Или даже не почти. Как мне представляется, магия, недавно пришедшая в этот мир, принимает формы, взятые из сознания людского эгрегора. Миллионы подростков точно знающих про такое пение фениксов не могут ошибаться. Надо только чуток поднапрячься и воплотить уже прописанное. А там и до сакраментального: «Кар, кар! Это я, почтальон Печкин!» недалеко.
Вот так и живем. А Годунову я во исполнение его мечты о магии подсказал задуматься об артефактах и зельеварении. Пока ничего магического Борька не изобрел, но в химии поднатаскался будьте-на те. Я сам не рад был, когда он начал из меня выжимать все, что я помнил из этой тематики. И на все мои крики, что, дескать, откуда мне знать ответы на его вопросы, он искренне соглашался и удалялся. Минуты на три. Ага. Да еще так и норовил припахать для насыщения проводимых им простейших реакций моей огненной маной. Ничего путного. Растворы же они — на воде! Кто же огонь с водой мешает. Это ему с Андрюшкой Плещеевым надо договариваться, а не со мной. Но Плещеевы далеко, на Балтике, а я — вот он! Подсказать ему, что кроме растворов еще и расплавы бывают? Вот там моя огненная мана может оказаться к месту. Или не стоит? А то ведь не слезет.
И снова я стою перед царским престолом в Грановитой палате. На этот раз не в одиночестве, рядом Борька Годунов, собственно главная движущая сила нашего открытия государственного значения. А я — так, Борькина рабсила. Не удержался, сказал я тогда Борису про расплавы. А где у нас в средневековье расплавы? Правильно, только при изготовлении стекла. Нет, так-то еще и расплавы металлов существуют, но не в прямом для нас доступе, а стекло — вот оно — в Китайгороде льют стеклянные бусы, служащие помимо всего прочего самой мелкой разменной монетой. Вот в эти еще расплавленные бусины и заставил меня эксплуататор заливать мою огненную ману. Первый артефакт молнии получился именно так. Правда, там с нами затесался еще и Семка Сумароков, тоже за компанию решивший поделиться своей маной. Без него бы ничего и не вышло. Но об этом — тсс! Государственная тайна! Даже награждение Семки провели отдельно. Что никто не догадался. Пусть шпиены иноземные доносят своим государям, про стекло и мою, огненную, магию. Глядишь, кто и подорвется в попытке повторить. А наши витязи получили пусть одноразовые, но очень эффективные артефакты, способные за четыре десятка шагов поразить супостата. Даже в тяжелой броне. Особенно в тяжелой броне. Очередной привет польским крылатым гусарам.
Для большей эффектности в глазах бояр, присутствующих на награждении, на пару с отцом, мы задумали краткое представление. По команде царя, Годунов, зажав между пальцами заряженную бусину, прицелился рукой в заранее заготовленную мишень. Просверки молнии в полутемном ввиду зимнего ненастья за окнами зале оказались очень зрелищными. Как и дымящаяся пораженная мишень. Личное поместье для изобретателя возле города Шуи, аккурат рядом с моими землями, несмотря на малый возраст награждаемого, думцы встретили одобрительным ворчанием. За скобкой осталась личная просьба к царю со стороны малолетнего изобретателя: призвать для проведения опытов с растворами в Москву Андрея Плещеева. Не скрою, эту идею я продавливал в беседе с отцом с особенной силой. Не все же мне отдуваться в общении с этим фанатиком Бориской!
Я бы еще и Мирославу, батину зазнобу к этому делу припахал, но пока никак. Отец наконец-то решился на повторную женитьбу. Приготовления к свадьбе царя и Великого князя всея Руси, да еще и конкретно его невесты — это не фунт изюму! Это непрерывное мероприятие, ведущееся вплоть до момента самого торжества в режиме 24/7. Да и с точки зрения потенциальной угрозы со стороны недоброжелателей эти дни — из самых напряжных. Придется Андрюшке пока за всех нас скопом страдать. Или…, тут моя мысль вильнула, не одна же в нашем царстве — государстве такая целительница! Надо бы срочно подсунуть отцу на подпись распоряжение доставить к нам еще одну целительницу.
Среди нарастающей суеты с приближающейся царской свадьбой почти совсем незамеченными прошли приезды послов из Польши, Литвы и Швеции. Что характерно, ливонцев не пригласили. Начались переговоры о мире. Сначала поляки с литовцами потребовали себе все права на Ливонию, возврат Витебска и Полоцка, ну и еще что-то там по мелочи. Типа, о разделе между собой они сами договорятся, кулуарно и полюбовно. Шведы затребовали взад Ингрию и тоже права на Ливонию. Наши дипломаты в ответ на такие несуразные требования скрутили дули, типа тогда будем биться до победного конца. Поляки, горячие парни, повскакивали с мест и рванули было на выход, но, не ощутив одобрения со стороны союзников, вернулись за стол переговоров. Потом наши предложили зафиксировать границы по факту завоевания. На выход почти рванули шведы, очень уж им не хотелось окончательно лишаться Ингрии. Дальше последовали торопливые торги, совсем не похожие на то, как мне наставники описывали такие действия в прошлом. Похоже, у всех договаривающихся сторон нашлись еще какие-то серьезные проблемы помимо ведущейся пока не шатко не валко войны. Недели не прошло, мирный договор был подписан. Шведам возвращали Выборг и Кексхольм, но оставляли за собой Ниеншанц и Нотебург. Литовцы окончательно отказывались от Смоленска, Витебска и Полоцка, но Западная Двина должна была остаться в совместном беспошлинном пользовании. По этой же реке преимущественно и была проведена новая граница. С некоторым отступлением, правда, вокруг Витебска и Полоцка. Ливония исчезала, как самостоятельное государство, разделенная между Польшей и Швецией. Ну и Нарва с окрестностями достались русским. Мир и благолепие. Вот только, Рига по этому договору досталась шведам, а значит и весь транзит по Западной Двине мог быть перекрыт ими на самом последнем отрезке пути.