Евгений Мисюрин
Мы наш, мы новый…
Здесь уже ничего не исправить. Господь, жги!
Глава 1
Восходящее солнце показало над горизонтом розовую макушку, и по вершинам стройных сосен пробежал первый яркий луч. Андрей Васильевич Сердюк прищурился. День обещал быть жарким. Он опёрся ладонями о деревянные мостки и передвинулся чуть левее. Длинный, сделанный из настоящего гусиного пера, поплавок неуверенно дёрнулся, на секунду погрузился примерно наполовину, но, видимо, решил не рисковать и неохотно вернулся в прежнее положение.
Андрей Васильевич протянул руку к удилищу и замер в готовности. Поплавок будто именно этого и ждал. Резко нырнул сразу сантиметров на десять под воду, подёргался там, вынырнул, и понёсся прочь от берега. Сердюк схватил удочку и привычным движением поднял над поверхностью отчаянно сопротивляющегося душманчика граммов на триста. Начало неплохое, подумал рыбак, опуская добычу в специально поставленное ведро.
Через три часа, когда прибрежная вода уже нагрелась, Андрей Васильевич аккуратно смотал и сложил удочку, сунул в старый, но добротный рюкзак прикормку и термос с чаем. Потом придвинул к себе ведро, вытащил из кармана видавшую виды советскую авоську и опрокинул улов прямо в неё. Два душманчика, пяток мелких карасей и линь. Неплохо. Сердюк закинул лямки рюкзака на плечи, подцепил авоську пальцем, ухватился руками за деревянные перила и, достаточно ловко подтянувшись, лёг на них животом. После чего нашарил стоящие рядом костыли и сунул их подмышки, на ощупь определив, где левый, а где правый. Встал, глубоко вздохнул, и, волоча обе ноги, двинулся к стоящему возле мостков Аурису.
Идти было удобно. Сын, когда приезжал в прошлом году, залил дорожку до мостков бетоном, а из местных никто и никогда его место не занимал. Знали. Сердюк сгрузил улов и рюкзак в багажник, плюхнулся на водительское сиденье и привычным движением сунул костыли под бок — между креслом и стойкой. Посмотрел на часы. Да, десятый час. Как бы в пробку не попасть. Лето. Многие сейчас живут за городом, а на работу ездят на машинах. Но до дома он добрался беспрепятственно, то ли основная масса уже схлынула, то ли все вдруг решили начать ходить пешком.
А вот во двор въехать не удалось. Прямо перед сдвижными воротами стоял пошарпанный мерседес-четырёхглазка. Андрей Васильевич даже, кажется, знал, чей. Видел уже эту машину у Митьки. А тот, если память не изменяет, ещё года четыре назад связался с какими-то отморозками. И если сейчас приехал к нему…
Сердюк, забыв про вещи, как мог быстро вытащил костыли, мгновенно перенёс на них тело и похромал к дому. Точно. Вон, его в окне видно. С дружком каким-то.
— Ты что творишь?! — закричал он ещё с улицы.
Дверь была открыта, замок выломан. Вот идиоты, чини теперь за ними. Сердюк со всей скоростью ворвался в дом и сразу же услышал:
— Вован!
В лицо прилетел кулак, от неожиданности показалось, что он размером больше головы, и в глазах потемнело.
Без сознания он находился недолго. Когда очнулся, как раз услышал, как взревел неухоженный мотор мерседеса. Уехали. Значит, минут пять-десять прошло, не больше. Чего же они здесь хотели? Взять у него нечего. Ни денег, ни зарытых в гараже сокровищ. Андрей Васильевич из положения лёжа оглядел комнату и пополз собирать костыли. Это ж надо ж? По всей комнате раскидал, добирайся до них теперь. И только поднявшись на ноги, обратил внимание на стену напротив дивана. Картины не было.
Он повесил это полотно в далёком девяносто девятом, привёз его в Россию вместе с женой. История старая, все друзья и знакомые в курсе его последнего рейса. Они тогда очень хорошо попали под Джамбой. Савимби со всей своей партизанской армией драпал, бросив всё, в том числе и тот десяток двадцать седьмых СУшек, что остались со времён дружбы с СССР. УНИТовцы уходили почти в чём мать родила, и лётчикам, которых официально там вроде бы, как и не было, пришлось, собрав горючку откуда только можно, в спешном порядке линять в Луанду.
В Джамбе он её и встретил, практически на ВПП. Вера смотрела на него глазами брошенной собаки. Загорелая почти до черноты, худая, как вешалка для пальто, с микроскопической сумочкой и плоским квадратным свёртком подмышкой. Если бы она тогда не заговорила по-русски, Андрей улетел бы один. А так…
Он еле-еле упихал девушку на место курсаната в учебный СУ-33, кое-как пристроил картину, которую та ни за что не хотела бросать, и всю дорогу до порта плёлся чуть ли не на сверхмалой, потому что что-то случилось со второй кислородной маской. И ни разу впоследствии об этом не пожалел. Каждому бы такую жену. Они любили друг друга до самой Вериной смерти, а потом, когда прошли девять и сорок дней, картина стала для Андрея Васильевича ещё более ценной. Последняя память о единственной в его жизни любимой женщине.