Еж лишь в ответ поправил свежую повязку на лице, натянул капюшон и кивнул оборотням:
– Ир, идешь слева от повозок, Волк, справа, я замыкаю. Все ясно?
Оборотни, так же поправляя одежду, чтобы не мешала в дороге, фыркнули почти в унисон:
– А тож... – И пошли, из общей кучи свежих копий забрали себе с десяток, погрузив их на телеги.
Ураган вновь посмотрел на Яноша:
– Только до Храмовой горки. Потом сами.
Янош вздохнул:
– Нет уже Храмовой горки, пять лет как. Горелая гора – теперь говорят. И Деспер... – Он перешел на шепот, – запрещено в него верить, идол же, женоненавистник и... Гонитель истинной веры. Вот.
Ураган пожал плечами:
– Мне все равно, кто такой Деспер, вас проводят только до Храмовой горки.
Глава 2
Дорога вилась вдоль речки Лютога, быстрой, спорой, выгрызающей год от года себе немалый кусок земли и сужая дорогу, заставляя её прижиматься все ближе и ближе к крутому, каменистому боку сопки. Еж еще помнил времена, когда от реки до сопки места было – хоть деревенский праздник устраивай с танцами и ярмаркой. Сейчас дорога сузилась, стала всего в две колеи, только-только разъехаться встречным телегам, и то одна будет шкрябать боком каменистый склон, а колеса второй то и дело нависать над пропастью, неглубокой, максимум у самой высокой точки дороги на Черно-гору локтей в шестьдесят, но людям и меньшего хватает, чтобы разбиться. Особенно в темноте.
Солдаты, ведшие под уздцы лошадей, запряжённых в телеги, освещали себе путь факелами. Почему-то все, и солдаты, и деревенские, были уверены, что огонь отпугивает змеевиков. Оборотни не развеивали их глупые предрассудки, понимали, что людям при свете факелов просто не так страшно. Хотя самим боевым легче было идти в полной темноте, не так напрягает глаза, заставляя их постоянно перестраиваться.
Ирбис шел возле первой телеги, нагруженной ранеными и бредящими деревенскими. Он периодически чуть отставал и прислушивался к звукам, впрочем, Лютога старалась, все заглушала своим рокотом. Волк забрался наверх по склону, где каменистый уступ широкий, как полка, и шел там, с высоты высматривая угрозы. Но пока было чисто, хотя что-то шкрябало где-то в печени, заставляя прислушиваться и коситься на каждый шорох.
Вот опять, чуть шуркнуло, как будто сотня шелковинок пошла маршем, и тут же стихло. Еж поднял руку вверх, призывая остановиться. Волк заметил его жест и спрыгнул вниз со скалы, хватая лошадь, запряженную в первую телегу, под уздцы. Солдат, который как раз вел эту телегу, попытался возмутиться самоуправством, но замер, заметив слишком клыкастую улыбку Волка. Оценил её и замер, подчиняясь жесту оборотня:
– Шшш, – палец у клыков Волка был красноречивым.
Остановились, замерли и остальные четыре телеги. Женщины попытались загудеть, завозмущаться, но осеклись под взглядом Ирбиса – тот промчался вдоль всего строя телег, останавливаясь у последней, в которой ехали дети:
– Шшш, играем в молчанку. Знаете такую игру?
Детские головки только согласно кивнули, никто не проронил ни звука. Самым маленьким старшие дети ладошками для верности закрыли рты. Стало очень тихо, только три десятка испуганных сердец выводили свою неумолчную мелодию.
Еж прислушивался.
Изредка прядали ушами лошади, чуть скрипели телеги. Дышали загнанно люди.
И вновь шелковинки пошли строем. Тихо-тихо, клац-клац-клац, где-то далеко, еще неопасно. Клац... И стихло вновь. Только Ежа этим было не обмануть.
Он забросил на телегу с детьми свой мешок, туда же отправился его плащ. Принял у Ирбиса пару копий и тут же распорядился:
– Гоните что есть сил, я его задержу. Ир, помни – до излома дороги, потом назад. Понял?
– Помню, – отозвался оборотень, сверкая грустными карими глазами. Объяснять, кого задержит Еж, ему не нужно было, сам опознал мерзкое клац-клац-клац. – Ну, детишки, держимся крепко за борта и не орем.
Он помчался обратно, к первой телеге, по пути раздавая приказ:
– Гнать что есть мочи, не жалеть лошадей. До самого града не останавливаться!!!
Телеги с трудом в гору стали набирать скорость, уезжая прочь, а Еж остался один на дороге – тихое клац-клац-клац уже превратилось в топот множества ног. Пескожил, высотой в рост человека, длинный, локтей тридцать, с множеством хитиновых ног, блестевших от яда, выбрался наконец-то на дорогу из пропасти, где до этого прятался, и понесся прямо на Ежа. Тот успел рассмотреть и хитиновый покров пескожила, коричневый в грязных серых пятнах, и пасть, готовую пыхать огнем, и множество желтых, вызывающих отвращение ножек, за которые пескожила прозвали сороконожкой. Более продвинутые маги говорили, что пескожил никакая не сороконожка, а подкласс многоножек, но попавшим под остроконечные когти, которыми заканчивались ножки пескожилов, было как-то все равно, сколько ног у сколопендры. Чтобы умереть, хватало и одной.