— Если выступишь так, то, конечно, им кислороду не будет хватать...
Они замолчали, когда Василиса Фокеевна села рядом с Ириной. Андрей украдкой поглядел на ее мягкое, оплывшее старческими складками лицо и подумал о Гране. Где она? Василиса Фокеевна словно подслушала его мысли. Она повела глазами по рядам и молвила:
— Чудо, сколько молодежи пришло. А мою Аграфену и на аркане не вытащишь, над книжками, как вобла, сохнет. Приболелся ей этот институт! — На ее лице с волосатыми родинками выразилось искреннее огорчение.
Но горевать и долго о чем-то думать Фокеевна не умела, она была человеком минутного настроения. Едва устроившись возле Ирины, с которой рассталась минут сорок назад, она беглым шепотом немедля принялась что-то рассказывать. Ирина не слушала ее. Всей своей спиной она ощущала на себе неподвижный, стеклянный взгляд Анфисы Голоушиной, сидевшей сзади. Девушка чувствовала, что от этого взгляда у нее поднимается жар.
— Я не могу, — сказала она Марату. — Я уйду.
Он сжал ее горячую руку в своей ладони, за локоть привлек ближе к себе: не обращай внимания! Василиса Фокеевна, очевидно, тоже поняла ее смятение и оглянулась на Анфису, перехватила ее мертвящий холодный взгляд. Повернулась к ней, коленкой больно прищемив к стулу бедро Мартемьяна Евстигнеевича.
— Здравствуй, Анфисушка, здравствуй, желанная!.. Ты что это такая испечаленная? Милая, разве можно так?! Не воротишь ведь, нет, не воротишь, а себя изведешь... Хотя, конечное дело, грех лежит на душе, казнит совесть. Никто не вел за руку, сама носила крестить мальчонку, сама застудила. Другой бы, смотришь, выдержал, а твой — он же изболелся весь, к нему и дифтерия пристала потому... Ты уж не убивайся этак, касатушка, пожалей и себя...
Анфиса поднялась и, сжав губы в нитку, перешла на другое место. А Фокеевна, к радости крепившегося Мартемьяна Евстигнеевича, убрала колено, села как нужно. Всхлипчиво, с надрывом вздохнула:
— Вот она — вера! Всех обманул, проклятый, всем горе принес.
Из-за кулис дружной семейкой вышли председатель избирательной комиссии Сапар Утегенов, кандидат в депутаты Грачев и доверенное лицо — Заколов. Зал жиденько похлопал им и умолк, ожидая, пока они сядут за стол. Перед каждым из них стоял глиняный горшочек с комнатным цветком. Заколов, пошептавшись с Утегеновым, сейчас же шагнул к трибуне, отодвинул вбок графин, за которым его не было видно. И вроде бы подрос, выше стал — он приподнялся на цыпочках. Был он сегодня не в привычном для всех кителе, а в пиджаке с выпущенным наверх белым воротником рубашки. И поэтому показался он людям ближе, роднее, прежним Володькой Заколовым, у которого «мозговитая» башка и золотые руки. Но стоило Владимиру Борисовичу заговорить, как всякий интерес к нему исчез.
— Товарищи! — голос Заколова взвился внезапной счастливой фистулой. — Товарищи! Мы стоим на пороге знаменательнейшего события — выборов в местные органы власти...
И пошел, и пошел!
Андрей наблюдал за сидящими в зале. Почти никто не слушал Заколова. И там, и там лениво лились приглушенные разговоры.
— У свекрови были аккурат черные глаза. Все видела, ровно ведемка. Жизни не давала. «Не так ложки, невестка, моешь!» — «А как же, мама?» — «Да я и сама не знаю...»
— Базыл-то, сказывают, как вышел из больницы — смеяться разучился. Белугой завоешь — семьсот валухов...
Справа, у стенки, Андрей видел сутулую спину Савичева и его белую голову. Павел Кузьмич, вероятно, курил потихоньку. Он периодически нагибался, прячась за сидящими впереди, и тогда над его плечами, будто парок над кипящей кастрюлей, начинал витать бледный дымок папиросы. Его соседка самозабвенно лузгала семечки, лишь изредка кривясь от дыма и отмахивая его рукой. Во втором ряду виднелся сухой остов дяди Оси Пустобаева в защитной гимнастерке. Голова длинного ветфельдшера торчала выше всех, в спутанных волосах нежно сияла желтая плешина. Он оглянулся. Заметив его взгляд, Горка с Нюрой перестали шептаться. С преувеличенным вниманием начали слушать Грачева.
Заколова сменил Грачев. Поначалу шум в зале поутих, но как только оратор перешел от своих автобиографических данных к задачам, стоящим перед районным управлением и, в частности, перед забродинцами, так вновь заручьились разговоры. И вхолостую призывал Заколов к тишине. И просто удивительно было, что зал знал, когда надо похлопать. С последними словами Грачева раздались аплодисменты, не очень густые, но все же...
— Скорей бы танцы! — откровенно вздохнула впереди рыжеволосая девушка.