Шорох его шагов затерялся в сырой мартовской темноте.
Нюра не спешила войти в избу. Спать не хотелось. На сердце — смута. В голых гибких ветвях клена прошелестел ветер — словно знаменосцы прошли...
Неужели у Георгия двойная душа? Неужели прав Марат Николаевич? Неужели она ослепла?
И почти побежала к ферме. Вспомнила: сегодня Георгий должен дежурить в коровнике. Себя убеждала, что надо Чернавку навестить — отелиться должна, а на самом деле гнала ее тревога за Жорку, за любовь свою. Завтра у нее хлопотный день, а с Георгием надо поговорить открыто. Так лучше сейчас, все равно спать уже некогда!
Врезная маленькая дверь в двустворчатых воротах открылась бесшумно. В помещении пахло коровьим дыханием, молоком и прелью старой соломы. Через щели дощатой перегородки, делившей коровник, надвое, просачивался свет. Нюра знала: там в углу свалено сено, а на столбе висит фонарь. Все дежурные любили коротать ночь на этом сене. Очевидно, там был и Жора.
Мелкими неслышными шагами посеменила к середине коровника. И чем ближе подходила к перегородке, тем явственнее чудилось ей какое-то бормотание. Сначала она подумала, что это Горка во сне так витиевато храпит, но, приостановившись, услышала певучие нечленораздельные монологи, сменявшиеся быстрым речитативом. «Роль, что ли, учит? — удивилась Нюра. — Он ее вроде и так хорошо знает. Да и до Первомая еще целых полтора месяца». Подошла ближе.
— Слава тебе, боже наш, сла-ава тебе-е!..
Нюру опалила страшная догадка. Она выкралась из-за перегородки.
— Георгий!
Он по-заячьи подпрыгнул на копне, неизвестно зачем стал закапывать толстую небольшую книжку в сено, не спуская с Нюры расширенных чумных глаз. Она шлепнулась рядом, вырвала книгу. Поднялась.
— Молитвенник?!
Горка бестолково хватался за ее руки, которые Нюра прятала за спиной.
— Д-дай! Дай сюда, отдай!..
Она отступила в тень.
— Не подходи! Не касайся меня!
Он остановился. Словно приговоренный к казни, опустил голову, длинные руки, как тряпичные, повисли вдоль тела. Шапка валялась на сене. Обнаженный костистый лоб блестел от холодной испарины.
— В попы готовишься? — Из Нюриных глаз, словно по заказу, хлынули слезы. — А я-то... я-то дура... Думала, он шутит... «Я поп, ты — попадья. Эх и заживем!»... Думала, шутит... Так это правда?! — она подступила к нему со сжатыми кулачками. — Правда это?
Горка шумно выдохнул и зажмурился, точно с кручи собирался прыгнуть. Он решил выложить все.
— Н-ну, а если правда, тогда что?! — И сорвался на истерический базарный крик: — Ты вечно будешь возле коров?! Я вечно должен навоз чистить?! Вечно, да?! А годы летят, а жизнь проходит!
У Нюры слезы давно высохли. Она судорожно сжимала молитвенник и не сводила с Горки глаз. Она представляла его в длинной поповской рясе, с жиденькой бородкой и женскими волосами до плеч. Мерзко! Ужасно!.. А он кричал, ломался в бешеной жестикуляции. Потом вдруг согнулся, схватил ее за локти, перешел на горячий, умоляющий шепот:
— Уедем, Нюра. Вместе. Один раз живем.
— А клятва как же? — В голосе ее опять дрожали слезы, но она тоже перешла на шепот. — Помнишь, на Урале?
— Что — клятва! Ты ж убедилась: кроме изнурительного труда, ничего не видим. Знаешь, как заживем! Отец Иоанн рассказывал...
— Комсомольский билет с тобой?
— Здесь, — Горка цапнул за грудь.
Ни слова не говоря, Нюра сунула руку под его фуфайку и пиджак. Не успел он сообразить, чего она хочет, вынула из кармана билет. Швырнула ему молитвенник.
— Возьми! — Приблизилась к висевшему на подпорине фонарю, раскрыла билет. — И взносы аккуратно...
— Нюр, ну, ты не сердись, я же ради тебя, Нюр...
— Отойди! — дернула плечом. — То ты ради блага Андрея делаешь пакости, то — ради меня... Ужас, какой ужас! Ты предатель, Георгий, предатель...
— Нюр...
— Не смей идти за мной!
Она пошла по бетонированной дорожке коровника к выходу. Горка лицом упал в сено, яростно вцепился в собственные волосы.
Нюра прислонилась к жердяной изгороди прифермского двора и расплакалась. Горько-горько, как никогда в жизни.
Ирине хотелось проголосовать раньше всех. Ей было полных восемнадцать, и она голосовала впервые.
Будильник затарабанил ровно в четыре. Ирина зажгла лампу. И хотя вчера несколько раз примерила все свои платья, сейчас снова набрасывала через голову то одно, то другое, и так, и сяк красовалась перед настольным зеркалом.