Андрей отправился купаться. Река уже куталась в сумерки, на вечерней воде выспевали редкие звезды. С Бухарской стороны доносилась перекличка дергачей. И тянуло огуречной свежестью лугов.
От воды поднималась по взвозу девушка. Андрей стал спускаться ей навстречу. Замедлили шаги, с любопытством оглядывая друг друга. Она была в спортивной блузке и в узеньких брючках. На плече белело полотенце. Волосы ее были убраны в сложную высокую прическу. Медленно разошлись, но через несколько шагов оба оглянулись и, словно уличенные в чем-то, мгновенно отвернули головы... Андрей засмеялся и, раздевшись, прыгнул в воду.
Дома у калитки он встретил Варю и удивленно развел руками:
— Сеструха, да у тебя, никак, новая прическа!
— У новой фельдшерицы точно такая.
«Так вот кого встретил у реки!» — понял Андрей.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
По улицам растекалось стадо. Мычали у калиток невстреченные коровы, голосисто зазывали хозяйки: «Чернавка! Чернавка!.. Зорька! Зорька!..» Под уральным яром весело вскрикнул пароходик, увлекая вниз баржи с алебастром.
Ирина плохо улавливала эти вечерние звуки. Заложенными за спину руками она прижималась к мшистому колодезному срубу и зябла то ли от глубинного холода, то ли от шума баб, скандально гремевших ведрами.
А их набиралось все больше.
— Ча хоть шумите, бабоньки? — сворачивала к колодцу очередная, оставив на дороге буренку.
— А ты, милая, сунь нос в колодезь, сунь!..
Та совала и зажимала его в кулаке.
— М-да, ноздри чисто гвоздодером выворачивает! Отчего бы это, бабоньки?
Ей наскоро объясняли, что фельдшерица бросила в колодец целую пачку хлорки, и вновь брались за Ирину с таким видом, будто ее здесь и не было.
— Больно вострая, ученая больно!
— Не говори, кума! Сколько годов черпали, и никакая хворь не приставала, а теперь беги с ведром черт-те куда
— Колодец нужно немедленно вычистить и оборудовать. Идите к председателю.
— У самой-то дедов беда, чай, загусло! Сходи!
— Я уже говорила с ним.
Вволю посудачив о «теперешних грамотеях», стали мало-помалу расходиться.
Ирина осталась одна. Сама не зная для чего, заглянула в колодец. Из сумрачной шахты тянуло зимой. В черной глуби, как оброненные монеты, желтели звезды. Достать бы одну на счастье!
Утром Ирина вышла из амбулатории с намерением оглядеть поселок. Зашла в пустую, пахнущую краской школу, в детские ясли, в библиотеку, даже на ферме побывала. Встречали ее не то чтобы плохо, но и не с восторгом.
Это обижало. Ради них она отказалась от положенного после медучилища отпуска, приехала сюда на месяц раньше срока. А они... Взять хотя бы этот колодец на площади. Плавают в нем и щепки, и мусор. И воду достают каждый своим ведром — кто чистым, кто грязным.
Она — медик, как ей было поступить? Ее ж и охаяли: в этом-де колодце самая лучшая вода, а ты его испоганила, такая да сякая!
Ирина шла в амбулаторию, почти не замечая встречных. Две старухи, пропустив ее, остановились и смотрели вслед сварливыми свекровушками.
— Это как теперь прозывают их, сваха? Стельными, что ли?
— Да вроде бы... Докторша новая...
— Слышно, ведет себя больно высоко... Ногами-то, погыльди, как сучит! Ровно спутанная.
— Юбки ноне пошли... Черт показал моду, а сам спрятался в воду.
— Слышно, приехала и наперед всего спрашивает: а паликмахер есть дамский? К-хих-хи-х...
Ирина была уже возле амбулатории, а бабки все перетирали голыми деснами, все судили и нынешние моды, и нынешнюю молодежь.
В амбулатории Ирина почувствовала себя лучше. Это был ее дом, здесь был ее воздух — медицинский, на йоде настоянный. В свою комнатку, рядом, через прихожую, не хотелось идти, там и воздух другой, и обстановка другая, слишком обыденная, домашняя.
Ирина включила свет и положила перед собой чистую тетрадь. В нерешительности покусала кончик авторучки: никогда она не писала писем. Как писать? И стыдно, и больно после первых дней работы. А Игорь просил сообщить все подробно — дескать, это может пригодиться для его повести. Сейчас, говорит, я набираю для нее материал. Смешно! Будто в магазин зашел, и продавщица метрами отмеряет ему этот самый материал...
За окном сгущался вечер, глуше становились звуки. Ирина пятый раз начинала письмо. Хотелось, чтобы оно было и умным, и сдержанным, и небольшим, но так не получалось, хоть плачь.