— Вы видели меня?
— С первой минутки. Нехорошо подсматривать.
— Да я... попить. Не хотел мешать вам...
— Урал велик... Иди, пей, что ж ты!
— Сейчас, я быстро...
Хватаясь за древесные корни, обнаженные обвалившимся яром, Андрей поспешил вниз. Сорвался, проехал спиной по солонцеватому уступу и оказался у босых ног девушки.
— Ну вот, и майку порвал! Теперь тебе от мамки влетит. — Граня откровенно насмешничала над пареньком. Через плечо оглянулась и, мягко поведя лопатками, вызывающе бросила: — Ну-ка... помоги... Ну же!
И Андрей немеющими пальцами долго не мог попасть пуговкой в крохотную петельку против влажной ложбинки между лопаток.
— Справился? Молодец!
Граня издевалась над ним.
Он отошел к воде, припал к ней ртом. Упругое стремя рвало из-под губ речную прохладу, а он все пил, пил больше, чем хотелось. После этого окунул чубатую голову и в отчаянии подумал: сейчас закипит вода от его ушей. Когда встал, вытирая ладонью губы, Граня уже оделась и вытряхивала из туфель песок. Она взбежала на яр прежде Андрея. Пока он выбирался наверх, ее зеленые продолговатые глаза пристально, чуть исподлобья смотрели на него. Подала руку.
— Помочь?.. Гордый!
Некоторое время молча стояли лицом к лицу. Губы ее, свежие, не знавшие помады, дрогнули в усмешке:
— Нравлюсь?
— Еще чего не хватало! — обозлился он не столько на нее, сколько на свою неуклюжесть.
— Врешь, Андрюшенька, по глазам вижу.
Сорвал с велосипеда насос, начал ожесточенно подкачивать заднее колесо. Из неплотно привинченного к вентилю насоса со свистом вырывался воздух.
Граня засмотрелась на Андрея: «Боже мой, да ведь он уже взрослый! Такой обнимет — косточки застонут. И красивый...»
— Откуда припозднился, Андрюшенька?
Он не уловил в ее вопросе тех колких иголочек, что были прежде: она говорила мягко, дружелюбно. И Андрей поостыл.
— К экзамену готовился. А вы?
— Картошку полола.
— Устали, наверное? Берите велосипед, а я дойду, тут недалеко...
— А если мне хочется вместе? — продолговатые глаза опять начали дразнить, бедово щуриться. — Подвезешь?
Андрей замялся.
Граня вырвала у него руль.
— Садись! Я тебя подрезу. Не хочешь? Тогда... — она боком вспрыгнула на раму, нетерпеливо оглянулась: — Ну!
Он вспомнил одного заезжего студента, хвалившегося перед дружками: «Доступная, как... Поцелуешь — аж вянет!» Врешь, студент, врешь!
Лицо ее матовое — к нему никогда не пристает загар — было совсем-совсем рядом. А от волос девушки чисто, молодо пахло речной водой.
Встав на педаль, Андрей тяжело разогнал велосипед и сел. Всегда находчивый, сейчас он тупел от ее близости. Прохладное плечо Грани касалось его груди и, должно быть, ощущало сумасшедшие толчки сердца. Он гнал велосипед — скорей бы поселок!
— Запалишься, торопыга!
Хохоча, Граня резко дернула руль. Ширкнув по травам, велосипед ткнулся в мшистую лесину, и они упали — запутались в мягкой цветущей вязели. Как во сне: смеющийся, перепачканный пыльцой рот Грани, рука, будто невзначай, в страхе обхватившая его шею, запутавшиеся в волосах смятые лесные цветы...
— Не дрожи, дурной, не дрожи...
От насмешливого, почти спокойного шепота Андрей как-то мгновенно отрезвел. Сел, бросив горячее лицо в ладони: «Началось! Вот она, скверна в душе». Граня прислонилась к нему, туго обтянув колени платьем.
— Глупый ты, Андрюша, совсем несмышленыш.
Откинулась на податливую густую траву. Молчала. В тишине кузнечиком стрекотали ее часы.
— Ты... ты ведь красивая, Граня, — он ненавидел ее за свою слабость, горел жарким стыдом и мучительно подыскивал слова, которые не унизили бы, не оскорбили девушку даже сейчас. — Зачем ты такая...
— Какая? — она села, дыша часто, коротко, крылья прямого носа побелели. — Какая?!
Граня долго с презрением смотрела в его лицо.
— Что ты понимаешь! Все вы, голубчики, хороши, только сулемы на вас нет...
Пошла по тропе — гордая, непрощающая. В опущенной руке ее свисал помятый лесной колокольчик.
Ужинали Пустобаевы в летней кухоньке. Горка отказался от щей, выпил стакан молока и начал с бритвой и зеркалом устраиваться возле лампы. Мать, постно поджав губы и скрестив на плоской груди руки, стояла у плиты и ждала, когда отужинает муж, чтобы нести самовар со двора.
Но Осип Сергеевич не спешил. Он любил, чтобы во щах была косточка. А коль есть косточка, то ее можно обстоятельно обсасывать, так же неторопливо хрустеть хрящиком и не забывать вести нравоучительную беседу с женой и сыном.