— За одно сужу, Павел Васильевич, решение бюро райкома до сих пор не обсудили на партсобрании. О наказании Азовскова. За это, говорю, сужу.
— Успеется.
— А если об этом сам товарищ Черевичный узнает? А если кто-то из обкома глянет в твои бумаги?
— Я не дам бумаги, я срочно заболею...
Михеева расхохоталась, обнажая белые крепкие зубы:
— Не зря говорят: лукавый горами качает!
— Какое уж там лукавство. Нужда заставляет.. Азовскова вы зря так сурово наказали, оттого и собрание мне не хочется проводить.
— Зря, говоришь? — Михеева прищурила свои красивые серые глаза. — Но посуди сам! Труженики идут на воскресник и средства от него предлагают в фонд борьбы с колониализмом. А уважаемый товарищ Азовсков громогласно возражает, срывает политическое мероприятие.
— Предлагали не труженики, а ваш Острецов.
— Почему наш? — насторожилась Михеева, уловив язвительность в его тоне.
— Вам он нравится, вы его на руках носите.
— А вы?
— И мы. Глядя на вас, и мы. А как же! Смелый. Прямой. Почти честный.
Михеева встала, запахнула пальто, зябко пожала плечами. Заправляя под шапку выбившуюся прядь волос, сдержанно спросила:
— У тебя, Павел Васильевич, не осложнение после гриппа? Не узнаю тебя. Не узнаю, говорю... А собрание ты проведи без промедления. Что я товарищу Черевичному скажу, если спросит?
— Скажи, что Жукалин по сей день хворает. Я ж не тот, что в двадцатых да тридцатых годах был!
— Наверно, не тот.
Постучавшись, в кабинет тихо вошла Анфиса Лукинична. Поклонилась обоим. Жукалин засунул папку в стол, попытался пошутить:
— Везет мне сегодня на симпатичных женщин. Жаль только, стар я.
Михеева усмехнулась, ответила с обычной грубоватостью:
— Тебя ж не варить, Павел Васильевич!
Она ушла. Жукалин усадил Анфису Лукиничну, улыбнулся:
— С чем пожаловала, неисправимая знахарка и колдунья?
— И ты туда же! — огорченно промолвила женщина.
— Да я шутя, Лукинична, извини, пожалуйста. Говори, с чем пришла?
— Люба-то уехала.
— Совсем?
— А я почем знаю? Может, и совсем. Вы кого не съедите! А уж на нее-то я надеялась... Третья убегла. А партийный начальник и за ухом не почесал, ты то есть. А еще под портретом Ленина Владимира Ильича сидишь! Шапку-то хоть бы снял, старый!..
Сконфуженный Жукалин стащил с головы шапку.
— Собачий холод тут. И чего ты напустилась на меня, Анфиса?!
— А на кого ж мне напускаться? Ты главный по партийной линии, к тебе и пришла. Аль к Острецову вашему итить?! Он, шалопут, изголяется над людьми, а вы его по головке гладите заместо того, чтоб задницу ремнем выдрать.
Жукалин понял, что поведение Острецова проняло даже тихую безответную Анфису Беспалую. Сроду она ни на кого не жаловалась.
— Насчет ремешка, Лукинична, в наше с тобой время просто было, а ноне воспитывать надо иначе. Острецов — молодой человек, и мы обязаны терпеливо наставлять его, чтобы он сам осознал ошибки свои. Ноне нельзя через колено ломать...
— Ой и болтун же ты, Василич! — укоризненно покачала головой Анфиса Лукинична поднимаясь. — Скажи, что не хочешь связываться с этим балаболкой, да и все. А ить боевитый когда-то был! Об себе только думаешь, а об людях вовсе забыл.
— Но-но, Лукинична, не вдруг на гору — гужи лопнут!
— А и не обижайся, верно сказываю. Говорить-то мне с тобой более не об чем. Прощай покудова!
Она поклонилась ему с притворным смирением и посеменила к двери, прикрыла ее за собой осторожно, плотно. Засунув озябшие руки в карманы пальто, Жукалин стоял у окна и глазами провожал женщину в темном платке до самого ее дома. В школе, наискосок от правления, прозвенел звонок; и через минуту в разные стороны рассыпалась вырвавшаяся на волю малышня. И сразу вспыхнул жаркий бой: туда и сюда полетели тугие снежки. Ребячий восторженный гомон слышен был даже через двойные окна. Веселый, улыбающийся вышел из школы Владислав Острецов. Бросив тяжелый кожаный портфель в сторону, он с азартом ввязался в сражение: запустил несколько снежков в мальчишек, получил ответные — один снежок сшиб с его головы шапку, другой белым расплющился на груди. Острецов подхватил портфель и со смехом кинулся бежать. А мальчишкам того и надо! Взликовали, ринулись за ним. Он, перебежав площадь, спасся в правлении колхоза.
К Жукалину вошел возбужденный, радостный.