Граня подняла воротник пальто — крепко морозило, потягивал северный низовик.
Навстречу гулко топал по мерзлой земле сапожищами Василь Бережко. Видно, он уже побывал возле Граниного дома и, не дождавшись, пошел опять к клубу, в котором были танцы. Андрею небрежно, с нескрываемым высокомерием, кивнул, а Граню взял под руку.
— Як же долго я тебя не бачив, Граню!
— Да уж и я глаза провертела, выглядывая! — Видя, как насупился Андрей, Граня почти незаметным, но решительным движением высвободила локоть из пальцев Василя. — Как ездилось?
— Та... лесу наваляли вагонов пьять, — теперь тон у Василя был чуточку обиженный. — Бухгалтер каже, шо заробыв тысячи три, старыми грошами... Так я только до армии заробляв, когда был подрывником у геологов...
— Подрывной деятельностью занимался?
Ух, каким взглядом окинул Василь Андрея! Полез за папиросами. Андрей, к удивлению Грани, протянул руку:
— Дай закурить. — Ему почему-то захотелось глотнуть табачного горького дыму.
— Деревня маленькая, а нищих до хрена! — Василь выловил одну папиросу, сунул ее в зубы, а пачку спрятал в карман. — Малым хлопчикам вредно...
— Богачи всегда жадны.
— А шо! — воодушевился Василь. — Мабуть, тыщи две есть новыми. Я их ось этими руками... Ох, свадьбу заграю! Пляши все, поки селезенка не выпадет!..
Граня смеялась, но прятала лицо в воротник, чтобы Василь не видел. Она понимала его старание. А Василя уже трудно было остановить.
— Як женюсь, так и на заочное пойду, в техникум. Марат Николаевич каже, шо я вполне сдам вступительные, як захочу. Жинка будет помогать...
— Приятная новость! А я думал, ты только бутылки способен сдавать.
Граня расхохоталась. Взбешенный Василь железной лапищей сжал плечо Андрея.
— Слухай сюды, хлопчик. Зараз ты пойдешь ось по этой дорожке прямо-прямо. Там живут Ветлановы. Знаешь их? Просись до них ночевать.
— Бросьте дурака валять! — сказала построжевшая Граня. — Ты, Василь, иди и подожди меня возле нашей избы. У меня к Андрею дело...
Василь в сердцах плюнул под ноги, но повиновался. Пожалуй, Граня была единственной, кого он во всем слушался.
А они молча остановились напротив ветлановского дома.
— Значит, уйдешь с Койбогара? — в вопросе было множество оттенков, но главного Андрей не уловил. Что же скрывалось за этим вопросом?
У Пустобаевых скрипнули двери сенцев, кто-то вышел во двор. И в ту же минуту в морозном, звонком, как тугая струна, воздухе раздался сочный мужской голос:
— Эх, Георгий, сын Осипов, погляди, какая луна охальная светит! Жить надобно, любить надобно под такой луной, юноша!..
Оба догадались, что это был священник, но сделали вид, что ничего не слышали.
— Значит, уйдешь? — суше, резче спросила Граня. — До свидания!
Теперь-то Андрей понял смысл ее вопроса: она презирала его слабость. Моментально отяжелевшими ногами шагнул следом.
— Тебя проводить?
— Сама дорогу знаю!..
А по Забродному кочевали слухи о заезжем священнике — один удивительнее другого. Говорили, что свою первую проповедь он начал с космоса и закончил ее здравицей, поразившей даже бывалых богомолок, набившихся в избенку Груднихи. Величественный и широкий в сверкающем церковном облачении, он простирал над паствой руку с тяжелым крестом и могуче, до дребезжания оконных стекол провозглашал:
— Юрию Алексеевичу Гагарину, сыну Отечества нашего — слава! Сла-ава!..
— Слава! — давленными подхалимскими тенорками вторили изумленные старушки. — Слава!
— Герману Степановичу Титову — слава!..
А потом — Андрияну Николаеву, потом — Павлу Поповичу. И паства в смятении подхватывала гремящее и повелевающее: «Слава! Сла-ава!..»
Знали забродинские «сороки», что у молодого священника «денег куры не клюют», что сватается он к Гране, что во время исповеди блудливую бабенку из Балабановского хутора назвал распутницей и богохулкой и тут же предал анафеме... Многое рассказывалось об отце Иоанне, и порой трудно было отличить правду от выдумки.
От Василисы Фокеевны Ирина узнала и то, что от Пустобаевых священник ушел через два дня, стал жить у бабки Груднихи. По утверждению санитарки, позаботился об этом сам Осип Сергеевич: «Хитер! У Оси не спи в серьгах — позолота слиняет... Репутацию стережет. Зато у Груднихи ноне красный дом, старухи валма валят. Эка невидаль — поп!»