Меня надо оставить в покое!
Я должен умирать! Долго, мучительно, грязно… Иного не заслужил.
Так и устраиваю дебоши периодически. Срывая зло на кроткой медсестричке.
— Тише, тише… Какой же вы буйный…
— Уйди отсюда, я сказал! Не понимаешь? Ты ведь тоже сейчас огребешь!
— Я ухожу. Не переживайте.
— Я не переживаю! За тебя так точно! Ты… ты никто, поняла? И вообще! Не хочу, чтобы ты была тут! Позови доктора! Товия своего позови! Быстро.
— Сейчас позову.
Не зовет. Знает, что Товий мне скажет пару ласковых. Он со мной вообще не церемонится. Говорит, что думает!
Больно мне надо слышать то, что он думает! Как будто я не знаю, что они тут все обо мне думают! Что я избалованный пацан, без чести и совести!
А я… я такой и есть.
Несколько дней ко мне приходит другая медсестра. Я начинаю чувствовать. Отличать. Другая. Холодная, строгая.
Не грубая, нет — ха, попробовали бы они тут быть грубыми со мной! Просто… другая.
И я не выдерживаю.
— Где Надежда?
— Какая Надежда?
— Только не говорите мне, что не было тут маленькой сестры, которую Надя звать!
— Их тут две. Вам какая нужна?
Чёрт! Готов сорваться! Я откуда знаю, какая?
— Одна высокая блондинка, а вторая… маленькая, рыженькая, некрасивая… ой… простите.
— Что? Вдуплила, что я слепой?
— Извините. Ну вот две Нади у нас.
— Которая… некрасивая, — почему так сказал, сам не знаю. — у нее голос еще… такой…
— Да, точно. Голосок у нее приятный. У нас пациент есть, лежачий, так он ее просит просто приходить и разговаривать, петь ему.
— Мне зачем эта информация?
— Надюшка на сессии. Завтра выйдет. Сказать, чтобы зашла к вам?
— Не надо.
Зачем она мне? Некрасивая, маленькая… с таким голосом, который как ручеек журчит?
Не нужна она мне. Никто не нужен. Я мёртв. Просто свой ад я отбываю на земле.
— Добрый день. Как у вас дела?
Пришла! Почему внутри все стало плавиться?
Еще не хватало…
Я ее еще не раз прогонял. И не только ее. Всех.
Устраивал голодовки. Скандалы.
Только терпеливый доктор Товий приходил, устраивал мне разнос.
Потом пришел Тамерлан. Живой.
Я ведь в какой-то момент подумал, что я и его тоже…
В него стреляли, на следующий день после свадьбы. После свадьбы с невестой, которую ему подсунули благодаря мне.
В какой же мутной и грязной истории я участвовал! Просто… словно в дерьме искупался. Даже нет. Просто сам превратился в абсолютное…
Ничтожество. Грязь. Мерзость.
Вот кто я.
И зачем мне лечиться? Зачем вставать на ноги?
И зрение восстанавливать, зачем?
Мне и так плохо! А если я опять стану нормальным — будет еще хуже. Тогда я буду все время ждать, когда же… когда меня снова настигнет кара господня?
Ведь не может же быть так, что я прощен?
Да, Тамерлан простит, наверное. Но Тамерлан не всевышний.
И мать простит, за то, что отец умер, узнав о том, что меня взорвали. Уже простила. Ей главное, что я живой!
Пусть такой. Получеловек. Но живой. — Ильяс, — Тамерлан говорит со мной довольно жестко, не делая скидок на мое состояние, — хватит уже играть в глупого мальчишку. Ты мужчина. Веди себя достойно.
Достойно? Это как? Видимо, я не умею.
— Я сказал, что не хочу ничего, брат. Я не буду вставать на ноги. И глаза свои я трогать не дам. Это мое решение. Ясно?
— Ясно.
Наверняка, они с доктором все это будут обсуждать еще не раз и не два. Возможно, признают меня недееспособным, примут все за меня. Но если я не хочу вставать на ноги, я же не встану, так?
— Привет. Замучили они вас?
Молчу. Пришла. Воробушек. Хочется ответить ей резко, чтобы раз и навсегда поняла, что со мной не прокатит ее нежность и мягкость!
И жалость мне не нужна!
Но… молчу.
— Хотите чего-нибудь?
Она серьезно? Усмехаюсь. Смелая, что ли? Или у них сегодня тут у всех коллективное помешательство? Ладно! Гулять, так гулять!
— А если хочу?
— Чего?
— А ты не понимаешь? Глупая совсем?
Я чувствую, что она стоит рядом. Близко. Совсем близко. Неожиданно резко выбрасываю руку, и у меня получается схватить ее за одежду.
— Ой, вы что? Пустите!
Дергаю со всей силы, и она падает прямо на меня, ойкает, но не кричит.
Интересно! Почему не кричит? Должна же вопить? Или нет?
— И сейчас не понимаешь?
Руки у меня, хоть и обожжены были немного, работают вполне себе хорошо.
Сжимаю ее тело. Она… щуплая такая, там и подержаться не за что. Хотя нет, есть…
— Пустите, пожалуйста.
— Ты сама спросила, чего я хочу. Я хочу этого.
— Чего? — слышу, что голосок срывается. Понимаю — не будет она кричать.
Потому что…
Потому что ей стыдно! Чёрт. А мне не стыдно. Нет у меня совести. Видимо, когда ее раздавали, я в очереди за наглостью стоял.