Дракон был огромен. Так огромен, что, казалось, вытянув голову, он разорвет пополам солнце, ухватив махрящийся лучами бок. Его красные глаза были полны какой-то усталой, нездешней мудрости, а черная чешуя поглощала всякий свет.
И он не казался страшным. Это была понятная часть безумного окружающего мира. Правильная.
Тяжело вздохнув, дракон оттолкнулся от земли, и тяжело поднялся в воздух. Ветер, взметнувшийся от взмахов его крыльев, гнул к земле деревья, поднимал тучи пыли и трещал чужими окнами. В деревне залаяли собаки. За забором молчали, наученные не подавать лишний раз голос, Боцман и Тень.
И только Вик смотрел, открыто и серьезно. Дракон набирал высоту и в душном, летнем зное полз холодный, словно речной ил, запах змеиной кожи.
Первый выстрел прозвучал как раз когда змей развернул крылья и завис высоко в небе, закрыв крыльями половину небосвода. Затем раздался еще один, оглушительный и страшный. Но Вик не боялся, ему только от чего-то было отчаянно тоскливо. Дракон раскрыл пасть, полную жидкого сиреневого пламени. Раздался протяжный гул, и третий выстрел. Выплюнув сгусток пламени, дракон стал падать, извиваясь в воздухе кольцами. Тяжелая голова и длинный, шипастый хвост, потерявшие свою уверенную грацию, тянули его к земле, а раскрытые крылья замедляли полет, с хрустом ломаясь, сминаясь, как листы черной бумаги. Кровь текла на землю частыми, горячими каплями. В лапах дракон уносил солнце…
Капли стучали по пыли совсем рядом. Несколько упали на лицо, стекли по щекам, будто слезы.
— Ты что расселся здесь, паршивец! — рявкнуло что-то над ухом.
Отец, рывком подняв его за воротник, перетащил Вика через невысокий забор, передавив тканью рубашки горло. Не глядя, шлепнул ладонью по лицу, и толкнул в спину по направлению к дому. Нечего ребенку на земле под дождем сидеть.
А Вик тогда будто и вовсе не заметил затрещины. У него на глазах только что умерло нечто древнее. Страшное. И прекрасное. Драконья кровь на земле перемешивалась с дождем, становясь сначала розоватой, а потом и вовсе пропадая в воде. Будто небо плакало. Будто и не было ничего. Но он-то… видел.
И Мартин видел, только он затрещину запомнил.
Он со вздохом собрал с песка опилки, воткнул в песок нож так, чтобы было видно ярко-красную рукоятку. И сделал то, зачем он пришел сюда — подошел к воде. Он оттягивал этот момент, сам не зная почему, хотя именно это желание, родившееся в синих предрассветных сумерках, его и привело на берег.
Вода притягивала. Реки, озера, даже ручьи. Вода живая, бьющаяся о берег, завораживала его, заставляя забыть обо всем на свете. А где-то на картинках немногочисленных книг, которые Вику удалось увезти с собой, спрятав в вещах, жило нечто непостижимое.
Там, с бумажных листов рвалось на лицо солью и небом… море. О море он старался не думать. Эти мысли почему-то причиняли боль, обжигая сердце и выводя из равновесия. Что-то недостижимое. Что-то, ради чего стоит жить на свете, и чего он, Мартин, точно никогда не увидит. Откуда была эта уверенность, так жестоко въевшаяся в сознание, он не знал.
Что плеснуло секундным испугом. Мартин убрал руку от воды и прикрыл глаза, почувствовал, как пальцы привычно сжимают дверной косяк.
— Ты… сюда сам пришел? — прошептал Вик, испуганно оглядываясь.
«Я… да, но я знаю дорогу обратно. Мы не заблудимся», — виновато ответил Мартин.
Он не хотел пугать ребенка. Но сидеть взаперти и слушать, как наверху храпит отец, было почти невыносимо. Анатолий вызывал у Мартина глухое омерзение. Он понимал, почему Вик так отчаянно хочет его любви и жалел мальчика. Разве это существо, эта масса, принявшая обличие человека, вообще способна любить?
Но Вик не испугался. Он внимательно разглядывал деревянную птицу, гладя грубые, заусенчатые крылья.
— Это ты сделал?
«Да. Я… быстро научусь лучше. Только привыкну… к тебе».
— А ты откуда знаешь, что так умеешь?
«Я… не знаю, откуда. Просто хочу что-то сделать и знаю, могу я или нет».
— А плавать ты умеешь? Ты же сюда за этим пришел?
«Да», — не стал отпираться Мартин.
К чему ему врать?
— А я не умею. Хочешь — давай, только не утопи нас. Ты же вроде тоже боишься умирать.
«Тебя я боюсь утопить сильнее», — признался Мартин, разжимая пальцы.
Туман не рассеивался. Серая вода была на ощупь теплой и почему-то казалась… мягкой. Оставив одежду на берегу, Мартин по пояс зашел в воду, и проведя рукой по поверхности воды, словно погладив ее, нырнул. Без шума, без всплеска, оставив только лениво расходящиеся круги. Он точно знал, что сможет. Это давалось ему гораздо легче, чем вырезать птицу из дерева.