Действие 18
Ад у порога
Я излечилась от своего прежнего желания, чтоб он меня убил, пусть лучше убьет себя!
Мартин мрачно молчал, выстукивая пальцами по косяку частый ритм. Виктор сидел на краю кровати и курил, уставившись в стену. У него под ногами лежали документы — паспорт и аттестат. Пепел он стряхивал прямо на герб на обложках.
«Вик, послушай, все и должно было так кончиться. Чего ты ждал? Благодарности?»
Вопрос остался без ответа.
Газеты пестрили заголовками. Режиссер «Театра Современной Драмы» — их неуловимый Гамлет. Справедливость торжествует, люди могут спать спокойно.
Но ведь Виктор не только убийство совершил в этот день.
Рита, хоть и сама согласилась помочь Виктору, не должна была оказываться в доме режиссера. Это было предательство и его, Мартина, тоже. Пусть он не любил Риту так горячо и нежно, как Вик Ришу, но это ничего не меняло.
И главное, ничего не меняло для Риты, которая ничего о любви Мартина и не знала.
А вторым было то, о чем Виктор не собирался задумываться.
Настоящий убийца, которого не будут искать, легче дотянется до очередной блондинки, которая будет думать, что ей ничего не грозит. А что будет, когда совершится еще одно убийство? Режиссера выпустят? Будут искать подражателя? Не окажется ли все напрасным?
Это и не давало Мартину даже задуматься о том, что эта рана останется шрамом, который не изуродует всю их дальнейшую жизнь.
Наружу Мартин даже не пытался выглядывать. Он не хотел видеть, что там произошло.
— Это конец, да ведь, Мартин? — хрипло выдохнул Виктор.
«Надеюсь», — сдержанно ответил он.
— Ты меня не простишь, верно?
«Здесь речь не идет о моем прощении. Все гораздо… глубже».
— Значит, вы оба от меня отреклись, — горько усмехнулся он. — Зачем ты вообще потащил меня к чертовой елке десять лет назад? Зачем ты вообще вмешался, Мартин? Со своими бабочками, со сказками про корабли и про любовь…
«Вик, ты пришел к девушке обритый, с окровавленной рубашкой в сумке и заявил, что убил женщину, которой она год восхищалась. Ты на что рассчитывал? Что она разрыдается и бросится тебе в объятия?» — устало спросил Мартин.
Он и правда очень устал. Все слова, все чувства казались бессмысленными. Они все равно никуда не вели — только к боли и разочарованиям. Мартин чувствовал себя так, будто стоит на пепелище собственного дома и не испытывает ни одной эмоции. Кроме, может быть, легкого удивления.
А что дальше?
Что он теперь должен сделать? Занять сознание Виктора ночью и сунуть голову в петлю, чтобы устранить безумца? Попытаться докричаться до остатков его разума, договориться, утешить, дать новый свет? Вариант с петлей казался более вероятным. Только сможет ли он это сделать?
Мартин рассеянно посмотрел на раскрытую ладонь. Над ней танцевала тающая тень белого мотылька.
Он прислушался. Вик не прятался, не скрывал ни чувств, ни мыслей. Схлынул вчерашний кураж. Не осталось и следа Виконта. А может, он затаился где-то во тьме, ядовито ухмыляясь и выжидая.
А Вик был растерян, несчастен и чувствовал себя виноватым и униженным.
Мартин тяжело вздохнул и сел на краю проема. Закрыл глаза, потянулся в пустоту. Опустил руку, сжал ее на плече Вика.
«Послушай. Да, как раньше ничего не будет — видишь, я тебе не лгу. И Риша… не думаю, что она поймет. Поехали отсюда. Куда-нибудь подальше. Выберем место, где мало людей, где будет спокойно и где можно будет подумать. И попытаемся понять, что нам делать. Как нам… жить дальше».
Последние слова дались Мартину особенно тяжело. Потому что он понятия не имел, как жить дальше, а еще он не скрывал даже сам от себя, что боялся. То, что всколыхнулось в душе Вика мутной, кровавой чернотой — злое и изворотливое, теперь вряд ли затихнет.
Но перед ним был не убийца и не безумец. Мартина было трудно обмануть, и он чувствовал, что Вик сейчас обычный человек. Его била мелкая, морозная дрожь, а глаза жгло, как при жаре.
Риша не приняла его. Отшатнулась в ужасе и зарыдала, закрыв лицо рукавами. Так, как она делала, когда перед ней был враг. Только теперь это он стал врагом. А она дрожала и тихо повторяла: «Уходи, пожалуйста, уходи…»
Вик не чувствовал раскаяния. Но боль от потери, острая и горькая, разливалась по телу и искала выхода, мучительно и беспощадно. В крике, в любом разрушении, в очередном убийстве. В чем угодно, только бы заглушить.
С детства привычное теплое касание руки, огромные, голубые глаза. Она так верила ему, как никому другому.